Александр Стражный  Авторская литературная страничка

                      Храм Афродиты
                                              роман-мистерия

                       Часть 2  Четыре канфара серебряных драхм        

1. Українська Правда
2. Чёрный Audi с затемнёнными стёклами
3. В пансионе доктора Штерна
4. Накануне
5. Праздник Трёх Богинь
6. Да пребудет душа твоя...

     

1. Українська Правда

Киев
3 июня, понедельник

    Поезд № 8 Вена —-Киев простучал вдоль борщаговских девятиэтажек, обогнул "Караваевы дачи", сбросил скорость, за "Бермудским треугольником" вздохнул — и остановился у второго перрона центрального вокзала.
    Татьяна вышла из вагона. Надо же! Как за два года всё изменилось! Чистые, крытые платформы; вместо ободранных, казалось, навсегда впитавших дух ночного амбре переходов — опрятные, тихие эскалаторы. Светло, просторно — прям тебе Европа. А вместо безмолвного идола, что поверх голов пассажиров столько лет высматривал светлое будущее, — расписание отправления поездов: Прага, Берлин, Париж... Вот уж символично!
    Но запах всё же остался. Не бомжацкий. Обыкновенный запах немытого тела. Люди не любят мыться, только стесняются в этом признаться. Так это там стесняются, потому и моются. Лицемеры! А у нас не стесняются. И не моются. Хотя одеты хорошо. И сумки импортные. Но лица... лица... Как из магазина сэконд хэнд.
    Потащив за собой, как ослика, сумку, девушка вышла на привокзальную площадь. Вот он, Киев! Макдональдс, обмен валют, щиты с рекламой... Её взгляд пролетел вдоль улицы Коминтерна и уткнулся в бульвар Шевченко: на своём обычном месте гарцевал похожий на Дон Кихота красноармеец.
    Татьяна глянула на стоянку такси. Машин стояла целая вереница — но ни в одной из них почему-то водителя не было. Однако её тут же окружили какие-то потёртые личности:
   — Такси, такси, недорого.
   — Так, девушка, куда ехать?
   — Подол, Константиновская.
   — Идёмте.
   — Сколько?
   — А сколько вы дадите?
    Вопрос неприятно резанул слух.
   — Я не понимаю, что значит — сколько дадите? Я привыкла ездить по счётчику.
   — Вы что, нездешняя? — вежливо поинтересовался таксист и от его "вежливости" стало не по себе. — Как для вас — пятьдесят.
   — Чего пятьдесят?
   — Мы берём любую валюту.
   — Спасибо, не нужно.
   — Да гривен, гривен! — успокоил зазывала.
    Но ехать на такси всё равно расхотелось. Таня домой приехала на меро.
    Дверь открыла мама:
   — Танечка! Господи, приехала! А мы тебя только вечером ждали! Чего ж не позвонила? Мы бы тебя встретили.
   — Сюрприз!
   — А загорела, загорела-то как! Ну, это же надо...
   — Как вы?
   — Да ничего, живём, слава богу. Лизонька! Иди скорее сюда! Мама приехала!
    Трёхлетняя девочка испуганно выглянула из-под стола, тут же спряталась и выползла оттуда вперёд попой.
   — Боже! Выросли мы как! — Таня схватила дочку на руки.— Солнышко моё, как я за тобой соскучилась! Бабушку слушала? Кушать не любит? Ну, ничего, ничего...
   — А я в садик хожу! — отрапортовала Лиза.
   — Да? И как тебе там, нравится?
   — Нравится, только Вовка дерётся...
   — Больно дерётся?
   — Нет, не больно.
   — Ну, это он к тебе заигрывает.
   — А что такое "заигрывает"?
   — Играет.
   — Нет, мы в зоопарк играем. Я там обезьяной живу.
   — А Вовка кто, тигр?
   — Нет, он обезьяноед, он меня ловил.
   — И как, поймал?
   — Я убежала.
   — А я догадывалась, что ты обезьянка, вот, и подружку тебе из Италии привезла, — Татьяна открыла сумку и вытащила оттуда плюшевую в ярком платьице обезьяну.
    Девочка схватила игрушку, повертела её в руках и стащила с неё платье.
   — А ей холодно не будет?
   — Нет, она зоопаркная.
    Зазвонил телефон.
   — Таня, это тебя.
   — Меня?? Кто?
   — Оксанина мама. Она уже несколько раз тебя спрашивала. С Ксюшей что-то случилось.
    Девушка сняла трубку:
   — Алё! Да, Евгения Максимовна, приехала, только что... Как пропала?.. Нет, не в курсе... А в театре что говорят?.. Странно... Нет, мы с ней в Вене не встречались... Ну, вы не переживайте, это в её стиле... Что?.. Даже представить себе не могу... хорошо... я вам перезвоню... хорошо, Евгения Максимовна, хорошо... постараюсь... до свидания.
    Татьяна положила трубку.
   — Ксюша исчезла. В Вене. Ночью вышла из гостиницы и не вернулась.
   — Батюшки! Когда?
   — Евгения Максимовна говорит — в пятницу, после спектакля. Сегодня что, понедельник? Так...
   — Танечка, ты же ехала через Вену?
   — Да. Но мы с ней там не встречались.
   — Господи... Эта Ксюша... вечно с ней какие-то истории...
   — Наверное, действительно что-то случилось. Если бы она собиралась там остаться, она бы мне написала.
   — А когда от неё было последнее письмо?
   — Когда? Сейчас посмотрю...
    Таня полезла в ещё не распакованный чемодан, вытащила оттуда небольшую чёрную сумочку с надписью "Gucci Rush", открыла её, выложила оттуда помаду, пудру, духи и, наконец, пачку стянутых резинкой для волос конвертов.
   — Так... вот... последнее... отправлено... чёрт, по штемпелю не разберёшь...
    Татьяна развернула письмо и пробежала его глазами:

    Через неделю едем в Вену... будем выступать в Национальной опере... везём "Кармину Бурану"... у меня роль любимой девушки ангела... обещают банкет с австрийским премьер-министром и министром иностранных дел Украины... в Киев возвращаемся второго июня.
   
— Мама, сегодня у нас третье?
    — Да, доченька.
    Девушка бросила взгляд на последнюю строчку:

  
   Танька! Приедешь сразу позвони! Я за тобой ужасно соскучилась! сразу позвони! Я за тобой ужасно соскучилась!
    — Мам, в Вене она оставаться не собиралась. Похоже, действительно что-то случилось...
    Из того же конверта Таня достала фотографию: на ней была изображена Оксана рядом с каким-то мужчиной — лет тридцати пяти, может быть, сорока. Строгая причёска, серьёзное лицо, жёсткий взгляд... На обратной стороне размашистым почерком и почему-то карандашом было написано: "Это Андрей, замминистра иностранных дел Украины".
    Татьяна протянула фотографию маме:
   — Мам, ты этого человека когда-нибудь видела?
    Женщина надела очки и внимательно посмотрела на снимок:
   — Нет, доченька, не видела. А кто он?
   — Замминистра иностранных дел Украины. Может, где по телевизору или в газетах встречала?
    Мама глянула ещё раз.
   — Красивый мужчина... Нет, если бы где увидела — запомнила бы. Зачем он тебе?
   — Если Ксюша завтра не объявится, попробую его вычислить. Может, он сможет помочь. Хотя бы дать запрос в Интерпол. Он, наверное, в курсе, как это делается. Только надо как-то узнать его фамилию.
   — Погоди.
    Мама принесла кипу газет.
   — Глянь, может где мелькнёт.
    Таня развернула
сначала
одну из газет. В глаза бросилась карикатура: президент Украины сидит в луже и говорит свинье: "Опозиційна преса геть зіпсувала мій європейський імідж!"
    В другой газете на первой странице красовалась фотография: тот же президент, в тюремной робе, небритый, с папиросиной в зубах. Надпись гласила: "Пахан Україны".
   — Боже, мама, что у вас здесь происходит?
   — Как что? В Европу идём, доченька.
   — Так?
   — А по-другому не умеем. Вот президент вызвался нас туда привести. Как Моисей народ Израиля в Иудею.

    Таня отложила газету.
   — Да, весёлая у вас пресса... итальянцам такая не снилась. Дай что-нибудь нормальное.
   — У нас, доченька, всё нормальное — и пресса, и пенсия, и правительство. Глянь здесь, — она протянула газету, — может найдёшь этого замминистра.
    Татьяна пробежала глазами статью:

    Объединенная Европа от Атлантики до Луганска

    Вчера президент Л.Кучма провёл рабочую встречу в Министерстве иностранных дел Украины. Президент отметил последовательность внешнеполитического курса страны — дальнейшей интеграции в европейские структуры. Многое уже сделано. Но к главной цели — вхождению в Европейский союз Украина не приблизилась ни на шаг. Вину за это президент возложил на Министерство иностранных дел. "В связи с этим", — отметил президент, — "МИДу необходимо сделать акцент на новые, более эффективные методы работы, с помощью которых уже в ближайшее время будут намечены реальные сроки вхождения Украины в ЕС".

    "Интересно, — подумала Татьяна, — что он понимает под "новыми, более эффективными методами работы"? Будет сильная экономика, будет вам и Европа. Не ясно, что ли? А он к МИДу прицепился. Да, после президентского разноса этому замминистра будет явно не до меня. Ох, Ксюша, Ксюша..."
    Она снова пробежалась по письму подруги:
...будем выступать в Национальной опере... обещают банкет с австрийским премьер-министром и министром иностранных дел Украины...
  
"Постой-постой! Министром иностранных дел Украины?" — девушка схватила газету и глянула на дату: вторник, 28 мая.
    "Так, Ксюша исчезла когда? В пятницу, 31-го. Президент был в МИДе 27-го. Значит, в Вену министр поехал уже после вздрючки. А собственно, был ли он там? И не связано ли исчезновение Оксаны со всей этой катавасией? Б-р-р-р... Кажется, я начала бредить..."
    Таня перерыла все газеты — нигде ни о каком заместителе министра иностранных дел ничего даже не упоминалось. Ни фотографии, ни интервью. Ничего.
    Девушка сняла трубку телефона и набрала "09".
   — Довідкова-127, слухаю.
   — Добрий день. Будьте ласкаві — мені потрібен номер телефона міністерства закордонних справ України.
   — Хвилиночку... 293-44-88.
   — Дякую.
    Татьяна набрала 293-44-88.
   — Департамент консульської служби, — ответил ватный мужской голос.
   — Добрий день. Тетяна Зорік. Будьте ласкаві, як я можу потрапити на прийом до заступника міністра?
   — Ценедонас, — буркнул голос, — дзвоніть двістітридцятьвісімсімнадцятьсімдесятсім.
   — Вибачаюсь... як ви сказали?
   — Двістітридцятьвісім-сімнадцять-сімдесятсім.
   — Дякую, до побачення.
    По номеру 238-17-77 долго не снимали трубку. Затем — занято. Снова длинные гудки... и неожиданно:
   — Міністерство закордонних справ довідкова слухаю.
   — Добрий день. Я хочу записатись на прийом до заступника міністра.
   — Якого заступника?
   — На жаль, я не знаю прізвище. Тільки ім'я — Андрій.
   — У нас посади заступника міністра не існує.
   — Як не існує? Міністр закордонних справ є?
   — Так.
   — А заступників він не має?
   — Заступники є у держсекретаря. Але ніякого Андрія серед них немає.
   — Дякую... До побачення...
    На следующий день Евгения Максимовна позвонила снова, — Ксюша не объявилась.
    Татьяна положила в сумочку фотографию и вышла на знакомую с детства улицу — Константиновскую. Как она изменилась! Словно одноклассница, которую несколько лет не видела — вроде бы она, и всё же какая-то не она: то же лицо, тот же голос, только говорит о другом: казино "Eldorado", кафе "Франт", таверна "El Asador", ресторан "Великая стена". Чуднo как-то.
    Девушка остановилась возле трансформаторной будки, облепленной белыми листиками: "Сниму...", "Сдам...", "Куплю...", "Потерялась собака...", "Запис на курси української йоги"...
    "Українська йога" Татьяне понравилась. "Это как "Индийский гопак", — подумала девушка, перешла на другую сторону улицы и остановилась напротив дома №16. Глянула вверх — но тут загремел трамвай и отвлёк её внимание необычной надписью от двери до двери: ВЕРМИШЕЛЬ.
    Трамвай отъехал, и девушка снова задрала голову — там, на верхнем этаже, меж двух окон и четырёх колонн, двух круглых и двух прямоугольных, был памятник Пушкину. Да, Александру Сергеевичу. Поэт высокомерно рассматривал Киев и молчал. Судя по дате, он пребывал здесь с 1899-го года. Сейчас взгляд гения приковала витрина магазина мужских костюмов с вывеской: ВИНТОВКИ.
    "Нынче киллер должен выглядеть элегантно," — подумала девушка и зашла в магазин КНИГИ.
    Первое, что ей бросилось в глаза, — объявление: "Уважаемые покупатели! Убедительная просьба товар руками не трогать!" Затем она обратила внимание, что книг в этом магазине не было вовсе — там продавали мебель: диваны, шкафы, тумбочки... А на гвоздике рядом с кассой висел коричневый пистолет. И бирка с ценой: 39-90.
    Татьяна вышла из магазина и спустилась в подземный переход. Под надписью ТОРГОВЛЯ ЗАПРЕЩЕНА плотными рядами стояли торговцы. Повернувшись спиной к прохожим, какая-то женщина в бюстгальтере примеряла блузку. Судя по табличкам, особым спросом в Киеве пользовались пиво "Рогань", "Электроловушки для кротов", "Окна всех размеров", "Хрен ласковый", "Золото — серебро — платина", "Чехлы — Евростандарт". Одна из женщин держала в руках ботинки, а на её груди была картонка с надписью: "От моли".
    Контрактовая площадь. Сначала Тане показалось, что в ней ничего не изменилось — те же неумытые трамваи, те же ларьки с решётками, подземные переходы в никуда, грустный памятник философу Сковороде... Но тут рядом с памятником она увидела чёрного лебедя — птица стояла на большом камне, а на камне было написано: "Прямо пойдёшь — в Гостиний двор попадёшь, налево пойдёшь — в Женский соблазн попадёшь, направо пойдёшь — в Киев попадёшь". Лебедь вытянул шею в сторону Киева, философ глядел на Женский соблазн.
    Девушка подошла к конной статуе, раньше её здесь не было: слепой Сагайдачный угрожал булавой ресторану "Сантори". Казалось, гетьман вот-вот запустит в окно несчастного ресторана своё оружие. Но что-то его сдерживало, вероятно, барельеф на углу улицы Сагайдачного — ещё один Сагайдачный, уже зрячий, косился на себя слепого и, как Пушкин, молчал.
    Татьяна пошла в сторону фуникулёра. Её остановил щит на кафе "Запоріжжя" — запорожский казак, почему-то без рубашки, но в ермолке и с элегантной бабочкой на шее держал в руке бокал пива "Bitburger", а другой рукой, скрутив в колечко указательный и большой пальцы, как повар, рекламирующий спагетти, делал так: "Феноминально!"
    Над вывеской "Блек оранж" (именно так, кириллицей, Блек оранж) две тётки белили фасад, а известь шлёпалась на не вoвремя вышедших из кафе посетителей. Те, кто стремился попасть внутрь, ловили паузу между взмахами коварных щёток — прыгали к двери — отчаянно на неё наваливались и — и обнаруживали, что дверь открывается в другую сторону, её, оказывается, нужно не толкать, а тянуть на себя. И пока они это соображали, в это время на них что-то смачно шлёпалось сверху. Странно было не то, что апельсин (если это был он) — блёклый или чёрный (да-да, чёрный, вот он здесь нарисован — символ бюро ритуальных услуг), а то, что никто из обляпанных не возмущался — люди ведь там, наверху, работают...
    Девушка подошла к кондитерскому магазину (к его фасаду была прибита вывеска ХРИСТИЯНСЬКА ПАРТІЯ), миновала жилой дом с надписью КІЕВСКІЙ ТЕЛЕГРАФЪ, в котором естественно, никакого телеграфа в помине не было, дошла до Почтовой площади и села в фуникулёр.
    "Такой народ не победить!" — подумала девушка и вышла из фуникулёра.
    Прошла несколько шагов и обмерла: на Михайловской площади, где раньше была лишь клумба, на которой никогда не росли цветы, сейчас стоял огромный величественный собор. А рядом стройная колокольня. Это было какое-то чудо! Золотые купола, возвышенные, торжественные, обрамляли просторную, аж до Софии, площадь. Звон колоколов, мерный, таинственный, как бы успокаивал: "Всё будет хорошо... Всё будет хорошо...Всё будет хорошо"... И этому верилось. Широта, простор, жизнерадостность. Даже лица здесь были другими — "Всё будет хорошо... Всё будет хорошо... Всё будет хорошо"...
    Налюбовавшись этим дивом, Татьяна направилась к серому зданию с жёлтым трезубом и синей вывеской: МІНІСТЕРСТВО ЗАКОРДОННИХ СПРАВ УКРАЇНИ.
    Вход ей преградил милиционер:
   — Перепустка?
   — Добрий день, я до заступника міністра.
   — Ви по запису?
   — Ні.
   — Без запису наші співробітники ни приймають.
   — Справа в тому, що зникла солістка Оперного театра.
   — А при чому тут МЗС?
   — Вона зникла за кордоном. І пан заступник міністра з нею знайом, особисто... — Татьяна показала милиционеру фотографию.
   — Хвилинку, — милиционер исчез за дверью.
    И таки через "хвилинку" он появился снова в сопровождении подтянутого мужчины — лет тридцати пяти, может быть, сорока. Но не того, что на фотографии.
    "Человек в штатском," — отметила про себя девушка и повторила ему то, что уже сказала милиционеру.
   — Ви з театра? — спросил "штатский", сфотографировав Таню оловянным взглядом.
   — Ні, я її подруга.
   — Пройдьомте.
    "Штатский" провёл девушку в небольшой кабинет, где Татьяна подробно изложила ему суть своего визита и показала, естественно, фотографию.
   — Добре, залиште свій номер телефона, ми вам передзвонимо.
   — Коли?
   — Коли що-небудь стане відомо.
    Мужчина поднялся, дав понять, что аудиенция окончена.
    Таня вышла из МИДа, пересекла площадь и зашла в "Центр здоровья". Здесь, на улице Героев Революции, нынче Трьохсвятительськой, она, как психолог, проходила практику. Татьяна прошлась по коридору, читая вывески:


     S.O.S. Общество защиты животных.
    ДОННА. Общество защиты женщин.
    ТУАЛЕТ. Временно не работает.

    На дверях кабинетов, в которых принимали специалисты, висели надписи следующего содержания:

    ПРОФЕССОР АЛЬТШУЛЕР. "Кодирование от алкоголизма".
    АНДРЕЙ ШТУЧКА, биоэнерготерапевт. Энурез, климакс и другие хронические заболевания среднего возраста.
    КОЛДУБОВСКАЯ Г.Б. Ароматерапевт. Лечение проблем интимной сферы.

    Под этой небольшой вывеской было жиро выведено:
"НЕ СТУЧАТЬ! Вход по приглашению!"
    Но особо понравилась Тане надпись на последней, в самом конце коридора двери:
    ШКАБАРИНА С.Ф. Врач-психиатр. Приём больных после кодирования, лечения у экстрасенсов, ароматерапевтов и др. специалистов".

    Татьяна вышла из "Центра здоровья".
    Она спустилась по Костёльной — на балконе дома № 7 вот уже почти сто лет всё так же обнимали друг друга три обнажённых гомосексуалиста.
    "Да, кроме Пушкина, остались ещё в Киеве вечные ценности", — подумала девушка, миновала какие-то то ли парники, то ли колумбарии и спустилась в метро.
    Звонок раздался гораздо раньше, чем можно было его ожидать — буквально минут через сорок после того, как Таня вернулась домой.
   — Добрый день! Меня зовут Андрей Михайлович.
   — Да-да! — воскликнула Таня, отметив, что забыла спросить у "штатского" фамилию этого Андрея... Михайловича.
   — Мы уже направили запрос по поводу Оксаны Сребринки в посольство Украины в Австрии. Попросили выяснить, есть ли о ней какая-либо информация в полиции, больницах, моргах. Её дело у нас под контролем.
   — Ой, Вы меня так успокоили... особенно моргами...
   — Надеюсь, с ней всё в порядке, но, знаете ли...
   — Андрей Михайлович, можно я вам задам один вопрос?
   — Пожалуйста.
   — Когда вы Оксану видели в последний раз?
    Собеседник помедлил с ответом...
   — В пятницу.
   — В Вене?
   — Да, после спектакля.
   — И она Вам ничего не говорила о том, что планирует остаться в Австрии?
   — Вероятно, вы, Татьяна, переоцениваете наше с Оксаной беглое знакомство...
   — Андрей, извините, Андрей Михайлович, огромное Вам спасибо.
   — Когда что-то прояснится, я вам позвоню. Если Оксана Николаевна объявится — сообщите, пожалуйста, об этом по телефону: 177-00-83. Мне передадут. До свиданья.
   — До свиданья...
    На следующий день позвонила, по-видимому, секретарша Андрея Михайловича:
   — Добрый день! — произнёс казённый женский голос. — Андрей Михайлович просил передать, чтобы вы не беспокоились — у Оксаны Николаевны всё в порядке.
   — Скажите, пожалуйста.. — но голос уже положил трубку.
    "Ну и манеры", — подумала Татьяна и набрала один-семь-семь-ноль-ноль-восемь-три..
   — Алё! — скрипнул тот же голос.
   — Извините, меня зовут Татьяна Зорик, вы мне только что звонили. Скажите, пожалуйста, нет ли у вас Оксаниного номера телефона?
   — Нет.
   — А можно мне поговорить с Андреем Михайловичем?
   — Нет.
   — А когда можно ему позвонить?
   — Он сегодня утром улетел в Зальцбург.

 

2. Чёрный Audi с затемнёнными стёклами

Зальцбург
4 июня, вторник

    Генри глянул на небо: над восточной окраиной города шёл на посадку пассажирский "Боинг" с сине-жёлтыми полосами и надписью на фюзеляже: AIR UKRAINE. Самолёт сделал полукруг... снизился... прицелился к взлётно-посадочной полосе... и скрылся из виду.
    Журналист провёл взглядом самолёт и сел за столик уличного кафе. Он заказал чашечку кофе и по привычке стал рассматривать лица. "Вот туристы — беззаботные, кукольные: интересно, как они выглядят дома? Наверное, так же, как эти австрийцы справа — колючие, похожие на ежей. Лица, лица... И всё-таки не лица. Маски. И что меня держит в этой стране? Работа? Пожалуй... Друзья? Нет здесь ни у кого друзей... Город? Конечно, только без моря скучно. А что если махнуть в Италию? Там море всюду, да и женщины не то, что эти — как же её звали? Ту, на пляже? В Тирении? Ах да, я же у неё не спросил..."
    Мысли прервал звон колоколов.
    Генри выпил кофе и пошёл в студию. Сегодня он решил прогуляться.
    На его рабочем столе скопилась целая горка бумаг — счета, проспекты, рейтинги... О! Однако... Его последнюю передачу купили немцы, итальянцы, венгры — RTL, Roi Uno, Duna-TV и даже русский НТВ-International!
    Генри пододвинул поближе телефон и набрал номер:
   — Алло! Джо? Привет.
   — Бонжёрно, Энрико!
   — Ты чего так быстро слинял из Зальцбурга?
   — Так у тебя в холодильнике не было пиво — я пошёл в ристоранте и заблудился.
   — И перед тем, как заблудиться, бросил в почтовый ящик ключи?
   — Энрико, порко путано, не засоряй мне белое вещество. Чего звонишь?
   — Хочу сказать, что австрийский народ жаждет тебя снова.
   — Итальянский тоже.
   — У вас уже показывали?
   — Анонс по первому каналу.
   — И итальянцам не терпится насладиться твоими птичками?
   — Нет, им не терпится снова насладиться моей задницей. Телефон мне говорит: "Джованни, ты не психопато гениале, а скандале генитале!"
   — Ладно, слушай, если в следующей передаче с твоими птичками будет танцевать балерина, ты как, не против?
   — Оксана?
   — Да... Откуда ты знаешь её имя?
   — Ты сам мне о ней говорил.
   — Когда?
   — Когда давал ключи: "Не удивляйся, если встретишь в моём аппартаменто нимфу".
   — Ах, да-да. Но как эту нимфу зовут, я ведь тебе не говорил?
   — Энрико, прочисть меморию! Рекомендую спиртом. А балерина — пусть танцует. У тебя всё?
   — Да.
   — Тогда салют твоей птичке!
    Генри положил трубку. Запищал селектор.
   — Гер О'Брайт? Эльвира. Зайди, пожалуйста.
   — Эльвира, почему "Гер О'Брайт"? У тебя что, плохое настроение?
   — Хорошо, мистер Генри, зайди, пожалуйста.
    "Бедная Эльвира! Похоже, не с той ноги встала. А может, не на ту ногу легла?" — подумал журналист и представил коллегу обнажённой. Она смутилась и быстро набросила на голое тело халат. 
    Генри зашёл в кабинет главного режиссёра.
   — Генри, поздравляю! Знаешь, какой у нас рейтинг?
   — Твой — не знаю, а у меня — четыре тысячи.
   — Четыре тысячи?
   — В месяц. Это моя зарплата.
   — Тебя не устраивает?
   — Как сказать, как сказать... Я бы предпочёл шесть.
   — Однако! Недаром говорят: "Каждый человек знает себе цену, но это не значит, что он не станет торговаться". Видишь ли, дорогой, мы — канал государственный, и зарплата у нас государственная.
   — Так давай свалим, к чёрту, в частный.
   — С пустыми руками? Наш брэнд — собственность ORF. Единственное, что могу предложить, — поговорю с Вальднером, чтобы он набросил тебе тысчонку.
   — Две.
   — Ты что, с ума сошёл?
   — Причём гениально.
   — Столько, мой дорогой, требовать нельзя.
   — Почему?
   — Съедят.
   — Ты случайно не в курсе, сколько мы сняли на рекламе?
   — Какая разница? Фишка в том, что все здесь считают себя гениальными. В глубине души, конечно, догадываясь, что они собой представляют. И им важно, чтобы с ними работали такие же дутые гении, с которыми они на равных. А ты — лишнее напоминание об их инвалидности. Ты и твоя зарплата. Она и так в два раза выше, чем у других. Инвалиды, мистер О'Брайт, агрессивны.
   — Что ты предлагаешь? Гнать в эфир туфту?
   — Я предлагаю вести себя осторожно.
   — Ладно, согласен на пять тысяч. И премию.
   — Какую премию?
    Генри подошёл к режиссёру и заговорчески шепнул ей на ухо:
   — Ночь с тобой.
    Эльвира легонько стукнула его по лбу.
   — В Америке, знаешь, что бывает за такие намёки?
   — Знаю. Поэтому и сбежал оттуда.
   — Только поэтому?
   — Не только. Ладно, зачем вызывала?
   — Хотела обсудить следующую передачу.
   — А что её обсуждать — на июль материал готов, в августе — отпуск, в сентябре продолжение птичек Дель Пьерро, мы ведь уже говорили на эту тему.
   — А если твой итальянец снова пропьёт эфир? Для страховки нужно ещё что-то. И даже если передача будет с ним, одного его уже маловато.
   — С ним будет балерина.
   — Какая балерина? Та, о которой ты щебетал после передачи? Она что, всемирная знаменитость?
   — Пока нет.
   — Ты не боишься, что из-за неё наш рейтинг полетит к чёртовой матери?
   — То же самое ты мне говорила по поводу итальянца.
   — Генри, твоя балерина — это риск.
   — И что ты предлагаешь?
   — Есть парочка идей...
   — Например?
   — Например, такой сюжетик: сейчас в Мюнхене готовится к постановке опера, которую спеть невозможно.
   — Что значит невозможно?
   — А то: в ней нет ни мелодий, ни арий, ни дуэтов, ни всего того, что должно быть в опере. Каждый из артистов поёт бессмысленный набор звуков. Но на сцене, когда они вместе, бессмыслица превращается в музыку. Это какая то фантастика! Как будто присутствуешь на шабаше, где гармония рождается прямо из хаоса!
   — Интересно...
   — Премьера через месяц. Думаю, нужно перехватить право съёмки.
   — Поговори с Вальднером. Ещё что?
   — Глянь на эти фотографии.
   — Картины какие-то.
   — Знаешь, чем они написаны?
   — Похоже, рыбьей чешуёй.
   — Нет, свечами.
   — Какими свечами?
   — Парафином, капающим с разноцветных свечек.
   — Надо же... Как запасной вариант, может пойти.
   — Ещё есть что-то?
   — Да. Только не падай.
    Эльвира включила видеомагнитофон. На экране появилось изображение мужчины и женщины. Они сидели за столиком друг против друга и о чём-то разговаривали. В какой-то момент женщина схватила конфету и бросила её в собеседника. Тот попытался увернуться, но конфета попала ему прямо в лоб, исчезла в голове и вылетела из затылка. Мужчина обернулся, глянул на лежащую на полу конфету и рассмеялся.
    Эльвира выключила магнитофон.
   — Ну как?
   — Банальный монтаж.
   — В том-то и дело, что нет. Всё снято в реальном времени.
   — Тогда это галлюцинация.
   — Хо!
   — Они что, действительно во время съёмки сидели друг против друга?
   — А вот в том-то и главное: во время съёмки мужчина был в Японии, а женщина — в Австралии. Их снимали в одно и то же время, а изображение передавали по Интернету.
   — Эльвир, я в курсе, что такое Интернет. Так не бывает.
   — Уже бывает. Фокус в том, что съёмка проводилась не одной камерой, а одновременно сорока шестью. За счёт этого получилось объёмное изображение, которому не нужен монитор — картинку легко спроецировать просто в воздух. И мужчина, и женщина видели друг друга, как будто они сидят в одной комнате, хотя в реальности они находились на разных материках.
   — Круто! И кто это придумал?
   — Один сумасшедший, который утверждает, что через пару лет телевизоры станут не нужны: дикторы будут читать новости, сидя в вашем любимом кресле, а действие фильма — происходить непосредственно в вашей квартире.
   — И герои фильма будут заниматься любовью непосредственно в моей постели.
   — У тебя одно на уме, — засмеялась Эльвира. — Раз так, почитай на досуге, — она развернула газету и протянула её Генри. — Мне кажется, тебя это заинтересует.
    Генри бросил взгляд на заголовок статьи: "ХРАМ АФРОДИТЫ".
   — Статейка так себе, — уточнила режиссёр, — но тема интересная.
   — О чём?
   — О каком-то то ли частном клубе, то ли элитаарном публичном доме, где в качестве "девочки" может попробовать себя любая женщина.
   — И где это?
   — У нас в Зальцбурге.
   — Ты уже пробовала?
    Эльвира покраснела.
   — Это... не для меня.
   — А я бы на твоём месте всё же попробовал. Ну, пока!
   — Чао.
    Журналист вышел на улицу. Зальцбург сиял — похоже, жизнь городу, как никогда, нравилась.
    Генри зашёл в супермаркет, купил пиво, яблоки, ветчину, сыр, а в отделе электроники — мобильный телефон.
    Возле дома глянул на стоянку — его "Arcadia" беззаботно спала. Рядом с ней пребывал её давний ухажёр — зелёный "Mersedes", а за ним незнакомец — чёрный "Audi" с затемнёнными стёклами и голубыми дипломатическими номерами. В салоне автомобиля кто-то сидел.
    Генри присмотрелся...
    Ему показалось, что за рулём сидел тот тип, который вырос между ним и Оксаной тогда в Вене у служебного выхода из театра... Тот ли? Рассмотреть лицо было трудно...
    Генри прошёл мимо.
    Вошёл в квартиру — Оксаны дома не было.
    Журналист подсыпал корм попугаю, сел в кресло, раскурил трубку, достал из сумки газету и развернул её на странице со статьёй, что подбросила ему режиссёр.

ХРАМ АФРОДИТЫ

    Недавно смотрели мы с подружкой передачу про наркоманов. В ней показывали девчонку, которая собой торгует, чтобы дозу достать. "Сколько, спрашивают её, берешь?". Она ответила: "десять евро".
    Подружка моя оборачивается, глаза круглые: "Ничего себе! Всего?". Я ей: "А ты бы за сколько?" Она приумолкла... а потом выдает: "Ну, за сто, наверное, хотя сейчас кризис... и я приёмов не знаю..." — "А если бы, говорю, позарез нужны были бы деньги, согласилась бы за пятьдесят?" — "Если никто не узнает, ответила, может быть, согласилась и за двадцать..."
    Я, если честно, тоже призадумалась. И решила выяснить: а многие ли из нас, женщин, отдались бы за деньги? Опросила своих подруг, знакомых, коллег... при условии, что их имена не будут разглашены.
    Ответы меня просто ошеломили: оказывается, семь из десяти!
    Через какое-то время каждой из тех, что ответили "Ни за что!", я показала фотографии игроков сборной Австрии по футболу и попросила выбрать того спортсмена, который ей больше всего симпатичен. Затем поставила вопрос так: "Если ты с ним переспишь наша команда станет чемпионом мира, если нет не станет. Какой-то там новейший суперкомпьютер вычислил, что ты и только ты можешь дать ему вдохновение. Согласна?" Но я просила ответить честно.
    Что вы думаете? Согласились все!
    Неужели любая женщина, если найти к ней подход, согласна отдаться за что-то? Пусть не за деньги за идею или ещё за что-то? Неужели это у нас в крови? Неужели все мы проститутки?
    Давайте разберёмся, что такое проституция. 
    Проституция это когда за деньги, да? А когда "неудобно отказать" мужу? Это как?
    Что собой представляет любое брачное объявление? Поиск спонсора. Не более. Только из серьёзных побуждений, естественно. "Нет, вы скажете, женщина ищет любовь". Чёрта с два на любовь без брака она не согласна. А на брак без любви? Нет проблем...
    Ох, бабоньки! Но даже если мы такие, кто сказал, что это плохо? В Древней Греции гетеры были высшей кастой. Переспать с гетерой означало стать ближе к богам. Сплошь и рядом существовали храмы Афродиты. И не случайно в Элладе чести стать гетерой удостаивались женщины из самых знатных и богатых семей. И не случайно им поклонялись едва ли не как богиням.
    В Древнем Риме замужняя женщина не имела права на измену ее неверность расценивалась как преступление. Но римские женщины нашли выход чтобы переспать с любимым человеком, они регистрировались как проститутки! И не несли за это наказания.
    С тех пор прошло более двух тысяч лет, а неверность женщины по-прежнему осуждаема и караема.
    Эй, вы! Мужья! Разве вы что-то знаете о своих жёнах? Разве вы помните, какого цвета у вашей жены глаза? Разве вас интересует, о чём она думает? А когда вы последний раз спрашивали, что ей снится? Когда она в последний раз радовалась тому, что вы случайно угадали её желание? Когда вы в последний раз устраивали ей праздник? А?
    И женщине приходится устраивать себе праздник не с мужем, а с тем, кто дарит ей ласку, обаяние, любовь, кто видит в ней не кухарку, а королеву.
    А чтобы не искать "принца" среди знакомых, у нас в Зальцбурге существует некий клуб, куда женщина может на время спрятаться, где она может себе позволить преступить барьер скованности, убежать от своих комплексов, снова услышать: "Ты самая красивая и желанная". Этот клуб организовал доктор Эрих Штерн. К сожалению, я не могу вам рассказать об этом клубе подробнее гер Штерн от интервью отказался и категорически запретил мне публиковать в газете адрес своего "храма Афродиты". Однако ничего не сказал о номере телефона. Вот он: 38-42-45.
                                                                        Эстер Кляйн.

    Стукнула входная дверь, и из прихожей раздался голос Оксаны:
   — Ген! Ты дома?
   — Да, недавно пришёл.
    Девушка вошла в комнату, швырнула на диван сумочку, плюхнулась в кресло и вытащила сигарету.
   — Как я устала...
   — Где была?
   — В студии Циммермана. Слушай, там такой клёвый зал!
   — И чего там было?
   — Как чего? Обычный балетный класс.
   — Что-то репетировали?
   — Нет, балетный класс — это не репетиции, это так, для поддержки формы.
   — Позы оттачивали?
   — Позы, Гена, в Кама-сутре, а в балете — плие, тандю-батманы, жете.
   — Это как?
   — Ну, как, как... Плие — полуприсев, ножки согнуты, коленки чуть в сторону. Тандю-батман — ноги закрыты, одна в сторону. Жете — то же самое, но в воздухе на тридцать пять градусов. Приди посмотри как-нибудь, если тебе это интересно.
   — Как-нибудь. Ну и как Циммерман?
   — Да чёрт его знает... Вроде хореограф он неплохой, но чего-то в нём не хватает. Хотя... так сразу делать выводы трудно. Ладно, это всё фигня. Ты знаешь, я для твоей передачи решила взять "Болеро" Равеля. Помнишь мелодию? Там начинается с барабанов: та - тададада - тададада - та-да-да-да-да-да-да-да-да-да — затем громче — та - тададада - тададада - та-да-да-да-да-да-да-да-да-да — ещё громче — та - тададада - тададада - та-да-да-да-да-да-да-да-да-да... Ну, и так далее. Как ты думаешь, твой Джованни сможет это обработать для птичек?
   — Разве что для дятла. А почему именно "Болеро"?
   — Да ты что?! Там можно такого навертеть — телезрители с кресел попадают.
   — "Болеро" та "Болеро". Тебе решать.
   — А что это ты читаешь?
   — Газетку.
   — И чего пишут?
   — Клуб для вас в Зальцбурге открыли.
   — Для кого это — для вас?
   — Для женщин, ищущих любви и ласки.
   — Интересно... Публичный дом, что ли?
   — А чёрт его знает. Если интересует — вон телефон, позвони.
   — На фиг он мне? Не-е, я как-то без клубов обойдусь, — девушка докурила сигарету. — Пойду хлебну водички. Тебе принести?
   — Спасибо, не нужно.
    Оксана вышла на кухню — журналист открыл её сумочку и сунул туда мобильный телефон.
    Девушка вошла в комнату и плюхнулась в кресло.
   — Оксан, у тебя тушь размазана.
   — Где?
    Она схватила сумку, вытащила из неё косметичку и глянула в зеркальце.
   — Да, немного, — телефон она не заметила. — Пойду смою, заодно и душ приму, —
и вместе с сумочкой отправилась в ванную.
    Оттуда раздался шум воды. Генри набрал номер: было слышно, как за дверью запищал мобильник. Телефон всё пищал и пищал, но Оксана на него не реагировала. Или не слышала.
    Генри нажал кнопку сброса и снова набрал тот же номер.
    Шум воды смолк, телефон продолжал пищать.
   — Алё!? — раздалось в трубке.
   — Entschuldigen Sie bitte, — Генри скопировал голос премьер-министра Австрии, — Ich mochte spreche mit freulen Oksana.
    Гостья молчала. Даже не было слышно, как она дышит.
   — Was?
   — Ich habe eine Frage.
   — Bitte... — прошептала девушка.
   — Как вы себя чувствуете в ванной? 
    И тут раздался её крик:
   — Гена! Атас!!!
    Девушка вышибла дверь и влетела в комнату. Она была совершенно голая.
   — Гена! Атас! — прогорланил попугай.
   — Это что, мне??! — в вытянутой руке Оксана держала телефон.
   — Тебе.
   — Йа-а-а-а! — завопила гостья, бросилась на Генри, повисла у него на шее, сбила с ног, и они оба грохнулись на пол.
    Генри подмял под себя девушку... крепко стиснул её тельце... и впился в её губы.
    Комната поплыла...
    Девушка приоткрыла ротик... позволила языку Генри добраться до своего... сжала ручки на плечах журналиста... затем легонько похлопала его по спине:
   — Гена... Ге-на! До Праздника руками не трогать! Был такой уговор?
    Она перекатила Генри на спину и оказалась сверху.
   — Геночка! А чего это ты вдруг решил подарить мне телефон? Чтобы меня можно было вызвонить если я захочу у кого-нибудь остаться на ночь?
   — Чтобы я мог тебе сообщить, что остаюсь у кого-то на ночь.
    Оксана улыбнулась.
   — О'кей... Закрой глазки, я оденусь.
   — И мы немного потренируемся?
   — Чему?
   — Спускаться к Празднику.
   — Спус-кать-ся-к-Празд-ни-ку... — по слогам повторила девушка.
    Спросить о том типе в чёрном "Audi" Генри пока не решился.

 

3. В пансионе доктора Штерна

    На следующий день, как только Оксана ушла оттачивать свои плие, тандю-батманы и жете, Генри позвонил по телефону 38-42-45.
   — Психологический центр, — мягко ответил женский голос.
   — Добрый день. Извините, я, кажется, неправильно набрал номер... Это
38-42-45?
   — Да, это наш телефон.
   — Но...
   — Вы его взяли из газеты?
   — Из статьи "Храм Афродиты".
   — В этой статье всё напутано. Если вам нужна девочка — это не к нам.
   — Значит, вы не "Клуб одиноких сердец"?
   — У нас Центр развития личности.
   — А! Это интересно! И как я могу развить у вас свою личность?
   — Нужно записаться к психологу.
   — Гм... Видите ли, я журналист, хотел бы собрать о вас материал.
   — О нет. После той статьи доктор Штерн велел всех журналистов, извините, гнать к чёртовой матери. Так что ничем не могу вам помочь.
   — Минуточку! Меня зовут Генри О'Брайт. Это имя вам знакомо?
   — Конечно. Это вы? Очень приятно... Подождите, я переговорю с гером Штерном.
    Трубка щёлкнула... и через какое-то время ожила снова:
   — Приезжайте. Вильгельмштрассе 34, гостиница "Гейдельберг".
    Неброская вывеска Hotel Heidelberg находилась над входом в старинное трёхэтажное здание, все окна которого, несмотря на яркий день, были зашторены.
    Генри припарковал "Аркадию" в подземном гараже и прямо иоттуда на лифте поднялся в вестибюль.
    Справа, немного наискосок, он увидел стойку портье, а перед ней — неприметную дверь с табличкой
"Психологический центр". Журналист обратил внимание, что от этой двери не было видно портье и, соответственно, портье не видел тех, кто в эту дверь входит.
    Генри нажал кнопку звонка — дверь открылась и впустила его в небольшую уютную прихожую. Изящные кресла, тихая музыка, цветы... И несколько дверей в неизвестность. В углу стоял стол, за которым сидела женщина лет тридцати, в стильном деловом костюме.
   — Добрый день! — обратился к ней Генри. — Я вам полчаса назад звонил.
   — Да-да, мистер О'Брайт, минуточку, — секретарша (Генри узнал её по голосу) скрылась за дверью и вскоре показалась снова: — Прошу.
    Комната, в которую она впустила журналиста, оказалась не совсем обычным деловым кабинетом: везде висели картины старых мастеров. Конечно, это были копии. Генри узнал некоторые из них: "Венеру" Лукаса Кранаха Старшего, "Прекрасную одалистку" Энгра, "Графиню дель Каприо" Гойи, "Весну" Боттичелли. Однако, было во всех этих картинах что-то странное: везде была изображена одна и та же женщина. Не похожая, а именно одна и та же.
    На стене тикали часы. Шли они неправильно, но и не стояли — секундная стрелка двигалась в обратную сторону.
    Под часами висел календарь, а на нём дата: 11 день месяца Таргелиона 3-го года 69-ой Олимпиады.
    С календаря Генри перевёл взгляд на склонившегося над письменным столом мужчину.
   — Секундочку, присаживайтесь! — бросил тот, не поднимая головы и продолжая что-то сосредоточенно писать.
    Журналист сел и стал рассматривать картину напротив: полуобнажённая светловолосая девушка склонилась над спящим юношей и вот-вот вонзит в его тело кинжал. Под картиной была надпись: "Викария Ольвийская на Празднике Трёх Богинь".
    Хозяин кабинета вышел из-за стола. На вид ему было около пятидесяти, может, чуть больше. Невысокого роста, курчавые с проседью волосы, острая бородка, щёгольские усы, живой, цепкий взгляд.
   — Доктор Штерн! — протянул он руку.
   — Генри О'Брайт.
   — Да, да, я смотрю ваши передачи, очень, очень занятно, — сказал он, усаживаясь напротив, — но если вы пришли за сюжетом, должен вас разочаровать: у нас обычный психологический центр.
   — Однако, судя по газетной статье, вы используете не совсем обычные методы.
   — Глупая статья. Я наслышан об этой Кляйн. Для неё главное — выпустить жареную утку. Кстати, какая цель вашего визита?
   — Как журналиста меня интересует всё, назовём это так, гениально необычное. Ну и, может быть, я попрошу у вас совета лично для себя.
   — В чём проблема?
   — Я недавно обнаружил... что ревнив. Хотя, нет, ревнивым я был всегда, только в этом сам себе не признавался.
   — Вам это мешает?
   — Конечно. Иногда я ревную даже тех женщин, которые мне не принадлежат. Но сначала, господин Штерн, не будете ли вы любезны вкратце рассказать о вашем центре?
   — С удовольствием. Как я уже сказал, у нас обычный психологический центр. Мы консультируем как женщин, так и мужчин. Однако большинство наших пациентов всё же женщины. Вероятно, они более любопытны. Или у них просто больше времени. Наши психологи используют обычные методы терапии — психоанализ, нейро-лингвистическое программирование, визуализацию, собственно, всё, что существует в психологии. Но, как заметил в своё время Фрейд, большинство неврозов возникает на почве половой дисгармонии. Именно половой. Поэтому, если есть показания, мы в том числе используем и так называемую сексуальную терапию, но не как самоцель, а как один из эффективных инструментов лечения, естественно, получив у пациента на это согласие и предварительно объяснив, зачем ему это нужно.
   — Сеансы проводят ваши психологи?
   — Обычные — да, сексуальные — нет.
   — А кто же?
   — Добровольцы, прошедшие у нас специальный психологический тренинг.
   — Интересно, интересно... Скажите, доктор, а какие женщины к вам приходят?
   — Самые обыкновенные.
   — Но, вероятно, не совсем как бы сексуально удовлетворённые?
   — За сексуальным удовлетворением женщина пойдёт в ближайший бар. К нам же — за душевным равновесием. Посудите сами, что собой представляет современная женщина? Свободное, равноправное во всех отношениях существо? Красивые слова. Она — кухонный комбайн, стиральная машина, пылесос, кукла для детей и для мужа. Всеми силами она пытается себя убедить, что жизнь не так уж и плоха — ведь бывает и хуже. В конце концов, что ещё нужно? Любимые дети, дом, супруг... У неё всегда найдётся две-три подружки, которые никак не могут найти себе мужа, втайне ей завидуют и никогда не поверят, что и в браке женщина одинока. И ей нет-нет да и начнёт нашептывать бесик: "И это всё? И так пройдёт вся жизнь?"
   — И она приходит к вам?
   — Нет, сначала впадает в депрессию. Она смутно догадывается, в чём причина её депрессии, однако боится назвать вещи своими именами. Даже самой себе.
   — И эта причина заключается в..?
   — В отсутствии праздника. Того, к которому всегда стремится её душа. И имя этому празднику — Любовь. То чувство, которое ей уже не может дать муж и которое она находит в адюльтере.
   — Вот как?
   — Находит и снова становится двадцатилетней.
   — Почему именно двадцатилетней?
   — Принято считать, что женщина свободна до того, как выйдет замуж. На самом деле она свободна до 21 - 22 лет. После — начинает вить гнездо: выстраивает самцов в некий коридор, изгоняет оттуда неблагонадёжных — поэтов, романтиков, прочий сброд и оставляет там того, кто, по её мнению, принесёт в гнездо больше веточек. И тем самым теряет способность к любви. Общество заблуждается, счмтая, что, выходя замуж, женщина между свободой и рабством выбирает рабство. Отнюдь! Выйдя замуж, она снова становится свободной! Ведь ей больше не нужно оценивать мужчин по коридорно-гнездовым признакам.
   — А если разведётся?
   — То тут же свою свободу теряет — опять начинает загонять мужчин в коридор селекции.
   — О'кей. Доктор, правильно ли я вас понял: вы считаете, что женщин, кому никого, кроме мужа, не нужно, не существует?
   — Что вы! "Я люблю только мужа", — говорят многие. Не исключено, что часть из них в это искренне верит. И замечательно: раз они придумали себе такую религию — на здоровье. Однако при этом большинство женщин добавляет: "...если бы он был ещё и..." — и начинают прививать своим мужьям некие качества, подмеченные у других мужчин. А муж прививаться не хочет. И она бессознательно начинает искать эти качества в других мужчинах — нечто, чего не может дать ей муж. Женщина всегда стремится к совершенству. А изменить себя к лучшему она может только под влиянием мужчины. Но мужу-то её душевные метания, как говориться, "до лампочки". И женщина начинает искать друга. Разумеется, только собеседника, не более. И — рано или поздно попадает в сети адюльтера. Женщине зачастую любовник не нужен, но она идёт на секс с другом, так как не хочет его потерять. Или же она чувствует, что без интимных отношений на стороне она превратится в амёбу, или в стерву, и так отравит жизнь мужу — мало не покажется.
   — Сознательно идёт на адюльтер и тем самым ставит под угрозу брак?
   — Как раз наоборот! Связь женщины на стороне брак укрепляет!
   — Мне кажется, ваши взгляды достаточно архаичны.
   — Отнюдь! Древние народы, находящиеся, как это ни парадоксально, на более высоком уровне культуры, понимали женщину гораздо лучше нас и решали сию проблему разными способами: в Индии довольно часто отмечались да и сейчас отмечаются случаи, когда женщина на время оставляет мужа и уходит в храм, чтобы в рамках религиозного ритуала отдаться там посетителям. В Палестине несколько дней в году женщина имела право провести где ей заблагорассудится. И она приходила к священной горе, где в тени дубов её ждали те, о ком она мечтала. Древние греки время от времени устраивали оргии, в которых могли принимать участие все, в том числе и замужние женщины. А сейчас? Сейчас общество повесило на женщину большой амбарный замок с надписью "Мораль". Но мораль — это сознание. А у женщины доминирует не сознание, а то, что глубже — чувственность! И ещё глубже — секс! Как у античных богинь. Для них мораль не имела значения. Мораль — чисто человеческая выдумка. Боги свободны. А ведь любая женщина — богиня! Вы думаете, существует женщина, которая не мечтает переспать с тем, кто ей нравится? О мужчинах я и не говорю. С точки зрения морали все мы аморальны! Мораль — кому она нужна? Женщине? Нет, только её мужу, хозяину стада одной овцы. И у женщины, соблюдающей правила морали, остаётся два выхода — или погрязнуть в серости быта, или биться бабочкой о стекло, не замечая открытую форточку. Но, оказывается, есть другая мораль — гораздо выше той, что навязывает общество.
   — И эта мораль — сексуальная свобода?
   — Нет, конечно. Эта мораль — душевная свобода. Женщине ведь "чистого" секса недостаточно. Для неё главное — любовь. Любовь и счастье. Кроме того, она обделена двумя факторами — вниманием и прикосновением. Мужья их долго не гладят и мало с ними разговаривают. А для женщины важно, чтобы её понимали. Поэтому к нам приходят не ради секса, а чтобы найти интеллигентного человека, собеседника, друга. Но беседа между двумя взаимно привлекательными людьми сама по себе есть акт эротический. Или псевдоэротический, как вам угодно. В этом случае получается как бы прелюдия здесь, а всё остальное — с мужем.
   — Тем не менее, женщине ничего не мешает с вашим интеллигентным человеком переспать, не так ли?
   — Отказ от запретного плода не сулит райской жизни.
   — Вы сознательно толкаете её на измену?
   — Те, кто к нам пришёл, внутренне давно готовы к тому, что вы так пафосно зовёте изменой. Мы женщину никуда не толкаем — она сама выбирает быть или не быть ей верной супругу, которого она скорее всего давно не любит. А ведь когда не любишь — так это и не измена вовсе. Не так ли? Если женщина чувствует, что ей любовник не нужен, неужели вы думаете, что мы её будем переубеждать? А если нужен... Мудрая жена всегда найдёт золотую средину между верностью и ветреностью. Нет, к измене мы женщину не подталкиваем. Мы её учим любить, ловить искру, мгновенье, которое, возможно, так и останется вспышкой, а возможно, перерастёт в согревающий душу костёр. Кстати, прежде всего мы её учим любить своего мужа.
   — То, что вы, доктор, говорите далеко не бесспорно.
   — Эта тема всегда будет спорной.
   — Скажите, гер Штерн, а как женщины вас находят?
   — Как правило, через подруг.
   — А мужчины?
   — По-разному. Чаще всего их приводят сами женщины, некоторые приходят как пациенты — мужчины ведь более закомплексованы, чем женщин.
   — Вот как? И какие же у них комплексы?
   — Самые разные: неуверенность в себе, низкая или, наоборот, завышенная самооценка, ревность к собственной дочери...
   — Вы сказали — ревность к собственной дочери?
   — А почему вы так удивились? Это весьма распространённое явление. Чем старше дочь, тем меньше над ней власть отца и тем сильнее его ревность. Эта ревность не имеет никакого отношения к любви. Как и любая другая, это всего лишь чувство собственника, у которого какой-то подлец намерен утащить драгоценность. И папочка, естественно, пытается этому помешать. А когда неизбежное свершается — дочь выходит замуж, пожилого папашу начинает тянуть на молоденьких. Он бессознательно стремится заменить кем-то украденную реликвию.
   — Даже так?
   — Так.
   — И какой выход?
   — Нередко мужчина успокаивается только после того, как его власть над антиподом дочери превзойдёт его власть над дочкой — когда он переспит с зеркальным отражением своей дочери, другой девушкой такого же возраста. Даже с проституткой.
   — Проститутка как лекарство... Забавно.
   — Вас это удивляет?
   — Нет, это я могу понять. Скажите, и много таких отцов, что так относятся к своим дочерям?
   — Нет такого папы, который не хотел бы увидеть свою дочь обнажённой. И нет такого папы, у которого не мелькнуло бы желание переспать с её подружкой.
   — Похоже вы, доктор, имеете дело исключительно с психопатами. У меня тоже есть дочь, но то, о чём вы говорите...
   — Вы уверены?
   — Ну... я имею в виду... у меня никогда и в мыслях не было её ревновать...
   — Скажите, сколько лет вашей любовнице?
   — Любовнице? Гм, хороший вопрос...
   — Ну-ну? Что же вы замолчали?
   — Честно?
   — Честно.
   — Тридцать пять.
   — Ну что ж, значит, к вам это не относится. Или же я не прав в принципе. Собственно, если я уверен, что прав, я уже не прав, не так ли? Я не претендую на то, что знаю истину в лицо.
   — Да-да, конечно...
   — А что это вы, голубчик, смутились?
   — Видите ли, я недавно познакомился с девушкой. Ей двадцать три. Мы не любовники, но, похоже, скоро всё может случиться... По-вашему, я её нашёл, чтобы избавиться от подсознательной ревности к своей дочери?
   — Если эта девушка случайна — то да, но если она вам предназначена Немезидой...
   — Мне кажется, предназначена, доктор.
   — Тогда поздравляю.
   — Гер Штерн...
   — Можете называть меня Эрих.
   — О'кей, Эрих. Давайте поговорим о чём-то другом. Скажите, вы ведёте картотеку своих посетителей?
   — Нет. Приём анонимный.
   — Это одно из ваших правил?
   — Да. Безликость раскрепощает, делает человека свободным.
   — В каком смысле?
   — В каком? Ну, например: у большинства людей голова заполнена мусором — проблемами, склоками, обидами... Они только об этом и думают. Больше ни о чём. Ну какая у женщины лента новостей? Муж напился, ребёнок порвал штаны, свекровь обозвала её дурой, у соседей кошка сдохла. И когда женщина с кем-то встречается, она старается высыпать свой мусор на голову собеседникам, обдать их углекислым газом. А иначе зачем было встречаться? Здесь же, теряя своё имя, женщина теряет свой мирок — и её мысли перестают пахнуть гнилой картошкой. Она преображается, начинает дышать кислородом.
   — Хм-м-м...
   — Или другой пример. Скажите, Генри, когда у вас день рождения?
   — 30 марта.
   — Вы обычно устраиваете застолье?
   — Нет, я этого не люблю.
   — И сколько человек вас в этом году поздравило?
   — Только дочка.
   — А ваши сотрудники? Друзья? Любовница в конце концов?
   — Все они слишком заняты, чтобы помнить о таких мелочах...
   — Во-во. Люди неравнодушны лишь к собственному дню рождения. Зато если вы, постучим по дереву, не дай бог, умрёте, все-все-все будут с огромным энтузиазмом, воодушевлением друг другу звонить, чтобы первым сообщить эту потряса-а-а-ающую новость! Они недельку пообсуждают, каким вы были славным и хорошим, и всё! Но вам-то что с этого? У нас же дни рождения с обсуждением именинника — часть терапии. Причём вас хвалят не за то, чего вы в жизни добились — вашу биографию никто не знает, а за то, какой вы замечательный человек. Где вы ещё можете получить на день рождения такой подарок?
   — Любопытно...
   — Или, возьмём, к примеру, робкого мужчину. Он же всегда импотент! Он представить себе не может, что ничуть не хуже других. А анонимность снимает все его страхи — он не боится "опозориться" и неожиданно узнаёт, что он, оказывается, о-го-го какой парень! Скажите, разве по-другому можно его в этом убедить? Но и женщина, анонимно побывавшая с мужчиной, открывает для себя многое.
   — Например?
   — Например, знаете ли вы, что любая женщина втайне мечтает, чтобы её изнасиловали? Можно, чтобы двое или трое...
   — Вот как?
   — Именно так. Только небольшое дополнение: всё должно быть красиво — с шампанским, цветами... Один из насильников в её фантазиях должен быть сильным, другой — нежным, третий... а третий пусть ждёт своей очереди и наблюдает. И главное — о том, что это с ней произошло, никто-никто не должен знать. И потому "насильники" не должны видеть её лица. Где она это может себе позволить?
   — А зачем ей это?
   — Став, условно говоря, жертвой необузданной страсти, она проходит через катарсис, многое переосмысливает, становится другой — более сильной, более женственной.
   — И что, вы всем вашим пациенткам это рекомендуете?
   — Боже упаси. Конечно, нет. Наши пациентки сами выбирают, что им нужно и с кем им встречаться.
   — А как они выбирают — с кем?
   — По фотографиям.
   — А анонимность?
    Доктор достал из ящика стола несколько фотографий. Это были чуть завуалированные снимки мужчин и женщин, некоторые с надписями: "Интим не предлагать", "Чего жду — сама не знаю. Может подскажешь?", "Не люблю, когда грузят", "Желаю поговорить с приличной женщиной на неприличные темы", "Не удивляйся, если, придя ко мне, обнаружишь в постели обнажённую даму"...
   — Как видите, — продолжил доктор, — эти снимки сделаны в приглушенном свете. К тому же мужчины здесь с наклеенными усами, женщины в париках. По этим фотографиям вполне можно определить симпатичен тебе человек или нет, но вы никогда не узнаете его на улице или на какой-нибудь вечеринке.
   — Что, совсем не было проколов?
   — Один или два. Как-то некий муж узнал в анонимной партнёрше свою жену. И она его, конечно.
   — И чем это всё закончилось? Разводом?
   — Что вы! На грани развода они были до этой встречи. После — вы бы видели тех голубков!
   — Даже не верится...
   — Тогда их обоих как бы озарило: "Ведь мы не случайно, так же как и до свадьбы, выбрали себе не кого-нибудь, а именно друг друга!" К тому же сработал принцип "подсматривания": они стали играть в игру, будто друг друга не узнали. И вышло, будто ты застал свою жену в постели у любовника. И этот любовник — ты. Ну и, соответственно, жена застала своего мужа с собой — любовницей. Они признались, что такого невероятного эмоционального подъёма, такого сумасшедшего секса у них никогда раньше в помине не было! Они снова полюбили друг друга!
   — Правильно ли я вас, доктор, понял: вы утверждаете, что если муж подсмотрит, как его жену кто-то трахнул, он её полюбит как никогда раньше?
   — Именно. Так устроено — если у вашей супруги нет поклонника, она для вас представляет слабую эротическую ценность. Но как только у вас закрадывается подозрение, что "моя голубка не только со мной"... О! Начинается новая жизнь! Интересная! Захватывающая! Кстати, вы через это прошли?
   — О-о-о-о, да.
   — Почему "о-о-о-о"?
   — Я ушёл от жены, которую безумно любил.
   — Вы её и сейчас любите. Не так ли?
   — Наверное...
   — Да, именно так и бывает — люди сталкиваются с неизбежным и начинают бить посуду. Вы не находите это глупым?
   — Извините, доктор, вы здесь пытаетесь меня убедить, что семейная измена — это, видите ли, праздник, катализатор любви и прочая чушь.
   — Я никогда никого ни в чём не пытаюсь убедить. В психологии нет истины.
   — Знаете, какое у меня было ощущение, когда я застал свою жену с тем подонком?
   — Что женщина, которую вы любите, отдалась грязному, мерзкому, покрытому от хвоста до рыла дерьмом борову, и что всё это — чудовищная несправедливость.
   — А вы хотите сказать, что её, как вы выразились, "эротическая ценность" для меня должна была возрасти? Я не мог смотреть в её сторону!
   — И вам в сердцах хотелось её убить.
   — Естественно.
   — Какая у вас марка автомобиля?
   — Рено "Аркадия". Почему вы спрашиваете?
   — Вы любите свою машину?
   — Люблю. Но не до такой степени, чтобы с ней спать.
   — Вы даёте ключи от вашей машины друзьям, знакомым?
   — Конечно.
   — Спокойно?
   — Абсолютно.
   — А если бы вашу машину кто-то украл? Что бы вы почувствовали? Захотелось бы вам угонщиков пришибить?
   — Ну, допустим...
   — И знаете почему? Только потому, что они воспользовались вашей собственностью без вашего на то разрешения. Свою жену вы тоже считали собственностью, а она, видите ли, не спросила у вас разрешения.
   — Что значит "не спросила"? Она что, должна была сказать: "Дорогой, ты знаешь, Джон Пердидо такой клёвый чувак, не возражаешь, если я с ним пересплю"?
   — В том-то и дело, что женщины вопросы своих симпатий с мужьями не обсуждают, делают вид, что у них начисто повышибало малейшие чувства. И правильно делают, если такие как вы, даже взгляд в сторону считают изменой.
   — А что бы вы нам посоветовали?
   — Прежде всего, выбросить в мусорное ведро убеждение "моя супруга — моя собственность, которая должна, ну просто обязана меня обожествлять, меня и только меня". Ваша жена, хотите вы того или нет, живой человек. И ей другие мужчины, увы, время от времени предлагают свою дружбу. И если она не медуза, у неё рано или поздно возникнет к кому-нибудь лёгкая симпатия. Как бы вы отнеслись к тому, что ваша жена попыталась бы с вами это обсудить?
   — Я бы сказал: "Выбирай — или я, или он ".
   — И зная это, она вам ничего не сказала. Она знала, что вы её, может быть, уважаете, любите, однако не даёте ей права на обычные человеческие чувства.
   — А что же, по вашему, я должен был ответить?
   — Важен не ваш ответ, а ваше понимание. Понимание того, что "Не возжелай..." — абсурд! Как можно? "Не тронь" — это я понимаю. Если бы вы приняли за норму обсуждать со своей женой, кто вам обоим симпатичен, кто нет, кто вас привлекает, кто отталкивает, с кем бы вы при определённых условиях смогли бы, а с кем — никогда, то, во-первых, вы бы с ней действительно стали близкими людьми, а во-вторых... — доктор улыбнулся, — знаете, что бывает, когда "рыцарь" вдруг узнаёт, что его "дама" промывает ему косточки с мужем? Он мгновенно исчезает.
   — Ну что ж, спасибо за личную консультацию. Скажите, Эрих, а вы... сами принимаете участие, так сказать, в сеансах?
   — Вас интересует, занимаюсь ли я сексом со своими пациентками? Отвечаю: нет.
   — Сдерживает клятва Гиппократа?
   — Мы Гиппократу в супружеской верности не клялись. Моя жена заменяет мне тысячу женщин, и у меня нет потребности в тысяча первой. И с другой стороны — стoит лишь ступить на эту стезю, как какая-нибудь Моника Левински обязательно обо всём растрезвонит. Меня и так в чём только не обвиняют! Хотя идея создания этого центра у меня действительно возникла после одного случая, на который вы намекаете.
   — Можете рассказать?
   — Извольте. Много лет назад я, тогда ещё молодой психотерапевт, работал под руководством своего наставника доктора Эриксона. Однажды он завёл в мой кабинет молодую женщину и попросил закончить с ней курс лечения. Я удивился, однако не стал ни о чём спрашивать и принялся за работу. Оказалось, эта женщина приехала к нам из провинции. У неё была депрессия, вызванная, в общем-то, обычными факторами: нелюбимая работа, нехватка денег, муж, не так чтобы нелюбимый, но и не близкий человек... Я знал: в таких случаях пациенту главное выговориться. Выговорилась она. Но легче ей не стало. О'кей. На следующих сеансах я провёл анализ её детских переживаний, поработал с её "Я", "Сверх-Я", "Оно", разложил по полочкам её внутренние конфликты, дал нужные рекомендации, короче — сделал всё, что положено. А она как была в депрессии, так и осталась. Грустная такая... Сидит... Плачет... И я как-то так, просто по человечески, без всякой задней мысли подошёл к ней, обнял и легонько поцеловал в лобик. Она тут же повисла у меня на шее. Ну, дальше вы, вероятно, догадались. Мы с ней ещё пару раз встретились в гостинице... А когда она уезжала, вы бы её видели! И куда делась депрессия! Она призналась, что подспудно чувствовала: ей нужна именно такая терапия. И я подумал: "А сколько таких, как она? И сколько психологов проводят с ними анализ детских переживаний, работают с "Я", "Сверх-Я", "Оно", раскладывают по полочкам конфликты, делают всё то, чему их учили и что не приносит результата". Вот я и организовал для таких женщин центр, в котором всё, что положено, проводят психологи, а что помогает — обычные мужчины.
   — А та женщина к вам ещё приезжала?
   — Никогда.
   — А что бы вы сделали, если бы она на вас запала?
   — Тогда бы я вам об этом рассказал.
   — Однако в вашем центре такое случается?
   — Вы имеете в виду — наши женщины могут здесь в кого-либо влюбиться?
   — Да.
   — Что ж, это бывает.
   — И что тогда?
   — Если возникла эмоциональная привязка — разве это плохо? Люди не умеют любить. Любовь — это искусство, которому нужно учиться. Как живописи. Как музыке. Как писать стихи. А иначе вместо музыки — художественная самодеятельность. Любовь — это жизнь, не так ли? Полноценная жизнь. Если женщина в кого-то влюбилась — прекрасно! И лучше пусть она влюбится здесь, мы ей всегда поможем найти выход. А в жизни женщина беззащитна — может просто от своих чувств убежать или, что ещё хуже, наломать дров, разрушить семью, например. Это ведь не выход, правда?
   — А у женщины не возникает чувства неловкости: "Как же я теперь буду мужу в глаза смотреть"?
   — Нет... Посещение нашего центра — не развлечение. Это работа. Работа над собой. Терапия. После гинеколога ей что, тоже мужу в глаза не смотреть? А муж пусть скажет спасибо — ведь его жена становится другой, планкой выше. Ему не нужна жена "планкой выше"? Его устроит и кухарка? О'кей, в таком случае она для него останется кухаркой. Но кухаркой, которая отказывается прожить жизнь, так и не узнав что значит чувствовать себя королевой. Кухаркой, которая отказывается прожить жизнь, так и не узнав, что такое любовь. Что такое эротичность, в конце концов.
   — А разве любой половой акт — не эротичен?
   — Нет, конечно. Согласитесь, многие женщины ведут себя в постели как гутаперчивые куклы с моторчиком. Каждая из них уверена, что эротичность — это когда она кричит: "А! А!" и становится на карачки. Свою фригидность — "Ты думаешь, меня так просто удовлетворить?" — они пытаются выдать за достоинство. А эротичность — это нечто совершенно другое.
   — Можете объяснить?
   — С чего начинается секс? С образа. Образа, который заденет струнки партнёра и вызовет желание. Генри, вы когда-либо были в Амстердаме?
   — Да.
   — Обратили внимание, как там ведут себя проститутки? Это же целый театр! Какое усилие мне пришлось предпринять, чтобы на них не купиться! Они настоящие артистки, которым не поверить невозможно! У одних — роль разбитных девчонок, с которыми провести вечер — одно удовольствие: "Гутен абенд, парниша! Ну что, перекинемся разочек? Чего стоишь? Вперёд и с песней!" Другие — сама покорность: "Я вся твоя, делай со мной, что хочешь". Третьи — королевы: "А этому козлу чего ещё тут надо? Иди, иди сюда, я с тобой сделаю всё, что мне вздумается..." Четвёртые — целомудрие: "Возьми меня, я подарю тебе сказку! Ты мой волшебный принц, а я твоя Золушка! На всём белом свете нет никого прекраснее тебя!" Ну и так далее. Мужчина выбирает ту, которая всколыхнёт его флюиды. И это первый шаг к гармонии. Это эротика. Эротика начинается тогда, когда кто-то старается сделать что-то такое, что приятно другому. Не обязательно в сексе. Если вы смотрите на картину, и она вызывает у вас удовольствие — значит, она эротична, не важно, что на ней нарисовано, хоть натюрморт. Она нарисована для вас, для вашего удовольствия. Эротичная машина — не та, багажник которой напоминает задницу, а та, в которую вам приятно сесть. Эротичная женщина — не та, у которой во все стороны торчит грудь, а та, которая вам улыбнулась, улыбнулась просто так, чтобы вам было приятно.
   — Извините, Эрих. Вы полагаете, чтобы женщине найти гармонию с мужчиной, она должна играть, как амстердамская проститутка?
   — Вовсе нет. Однако у каждой женщины должен быть образ. Свой образ. Это — во-первых. А во-вторых, если она хочет быть для мужчины единственной, она должна сделать так, чтобы мужчина почувствовал: всё что она делает, она делает для него. Не для себя, не для гостей, не для мира, а — для него и получает удовольствие от его удовольствия. В постели тоже. Это — эротика. И когда эротична не только женщина, но и мужчина, между ними возникает Гармония. Наслаждение через стремление доставить наслаждение другому — это ведь редкость, не правда ли?
   — Вероятно... Хотя со всем остальным я не вполне согласен. Думаю, гармония не только в том. Эрих, я отнял у вас массу времени. Можно, я вам задам последние три вопроса?
   — Прошу.
   — Как я могу пройти у вас курс терапии? Почему ваши часы идут назад? И — что означают эти картины?
   — О'кей, по порядку. Для того чтобы стать нашим клиентом, вы должны определиться: зачем вам это нужно? Вы должны ознакомиться с нашими правилами и их соблюдать. Это всё. А насчёт часов... Знаете, люди охотно обманываются.
   — Вы тоже?
   — Конечно. Вот смотрите, мой рабочий день длится с девяти утра до шести вечера. Утром я, естественно, свежий, после обеда — подуставший, а в конце рабочего дня выжат, как лимон.
   — Не только вы, доктор.
   — Естественно. А мои часы идут в обратную сторону, и я это знаю. Прихожу на работу — а они показывают: 18.00. Ну и что? Не верю. И не чувствую себя как в 6 часов вечера. Зато во второй половине дня, когда на них, например, 11 утра, — верю! Якобы. И чувствую себя так, словно и впрямь только утро.
   — Всё так просто?
   — Попробуйте. Кстати, на календаре я обманываюсь так же, как и на часах — он отсчитывает дни в обратную сторону.
   — Я заметил.
   — Вот как?
   — Да. И знаю, что сейчас не 11-й день месяца Таргелиона 3-го года 69-ой Олимпиады.
   — Даже так...
    Доктор замолчал и искоса посмотрел на Генри.
   — Вы... вы там бываете?
   — Да, Эрих, да.
   — Хм-м-м... Тогда вы поймёте о чём я хочу сказать. Где вы обучались реинкарнации?
   — На Тибете. В одном из буддистских монастырей. А вы?
   — В Италии, в Институте психосинтеза Роберто Ассаджоли.
   — Приятно встретить брата по разуму.
    Собеседники пожали друг другу руки.
   — Итак, Эрих, мы остановились на календаре. Чем обратный отсчёт может вам помочь?
   — Видите ли, Генри, я пытаюсь разгадать одну вещь: в чём секрет Афродиты. Думаю, он как раз и заключается в эротичности. Но я в этом не уверен. Этот секрет знали жрицы. Но с некоторых пор я никак не могу проникнуть в Эллинский слой дальше 89-й Олимпиады. Но к тому времени Храм уже был разрушен...
   — Какой храм?
   — Афродиты, естественно.
   — Афродиты?
   — Афродиты Понтийской, в Борисфене. Там искусству любви, искусству владеть мужчиной через искусство быть женщиной жриц обучала экзарх храма Метродора.
   — Эрих... Ваше имя...
   — Нокосфен. Вы меня не узнали?
   — Нет...
   — А я вас узнал. Правда, не сразу. Вы, если не ошибаюсь, Мастор, сын Берта?
   — Именно так.
   — Да... Мастор... ну надо же... кто бы мог подумать... А вы ведь были моим начальником. Я обычный гоплит, вы стратег...
   — Священного отряда фаланги Ахилла.
   — Хайре, Мастор! Да пребудет над нами Гелиос!
   — И отступит Танатос! Хайре, Нокосфен!
    Мужчины снова пожали друг другу руки.
   — О-хо-хо... хорошие были времена... А помните, как мы с вами на спор выпили целую амфору ионийского муската?
   — Целую амфору? Нет... Скорее всего я в этот день не погружался.
   — Жаль, жаль... А помните, как вы испугали архонта Аристонима, когда впервые ему позвонили по телефону? Он тогда подумал, что слышит голос Зевса...
   — Ну как же, как же. Конечно, помню.
   — Нехорошо, Генри, нехорошо... Эти ваши проделки с телефоном... Разве вас не учили, что отсюда туда знания переносить нельзя?
   — Я сделал так, чтобы это не вышло за пределы острова.
   — Всё равно, всё равно вы нарушили правила. Ну, ладно. А какие божественные у Метродоры были девочки! Помните?
   — Судя по картине, Нокосфен почитал Викарию Ольвийскую?
   — Да, я был в неё влюблён... Но увы, никогда с ней не был. Она отказалась быть моей покровительницей. Вы заметили? Я вычислил, кем была Викария в последующих инкарнациях — одалиской в каком-то гареме, царицей Эсфирь, женой Сандро Боттичелли Симонеттой Веспуччи, с которой он написал свою знаменитую "Весну", графиней дель Каприо, мадам Ривьер де Соркенвиль...
   — Так вот что означает этот подбор картин...
   — Да. На всех их изображена одна и та же женщина — Викария Ольвийская. Интересно, кто она сейчас? Вы с ней были близки?
   — Нет, ни с ней, ни с какой либо другой жрицей. Однако на ближайший Праздник Трёх Богинь договорился с Филоминой Вегой.
   — Филоминой? Театральной альфой Борисфена? Что ж, достойный выбор, достойный.
   — Спасибо.
   — Вы уже были когда-либо на Празднике?
   — Нет.
   — И со жрицей вы не были... Жаль, значит, вам тоже не ведом секрет Афродиты.
   — Нет, не ведом.
   — Что ж, вы его, вероятно, скоро узнаете. Генри, зайдите после Праздника, расскажите... Может быть, нам удастся понять, чему обучала своих девочек Метродора? А? И ещё...
   — Что?
   — Знаете ли вы, что это за три жертвы, которые приносились на Празднике?
   — Жертвы? Вы имеете в виду, что это могут быть человеческие жертвы?
   — Да. Именно на этом празднике в жертвенный ботрос они сбрасывали убитых. Неужели это всё-таки ритуал? "Чти Зевса — не боле Демона, но Эрос — паче Смерти"? Не хотелось бы верить, что ключ от шкатулки Афродиты — смерть. Генри, как вы думаете?
   — Думаю, смерть здесь ни при чём.
   — Будем надеяться, будем надеяться.
   — Что ж, Эрих, спасибо.
   — Рад был с вами встретиться. Приходите!
   — Обязательно приду! Доброй Судьбы, Нокосфен!
   — С добрым счастьем, сын Берта! Привет архонту Аристониму! И осторожно на Празднике! Ни в коем случае не открывайте своё лицо — это может быть опасно!

 

4. Накануне

    До Праздника оставалось десять дней. Каждое утро Оксана уходила в студию Циммермана, затем целый день мучила "Болеро", а по вечерам Генри обучал её реинкарнации. Девушка оказалась хорошей ученицей и, похоже, усвоила всё, что необходимо для погружения в Прошлое. Правда, иногда она промахивалась и не помнила того, что с ней там происходило, но Генри не волновался — он знал как в нужный день подтянуть её струнки.
    Вот так эти десять дней и пролетели.
    Да... Одна маленькая деталь: как-то случайно Генри увидел Оксану выходящей из чёрного "Audi" с затемнёнными стёклами и дипломатическими номерами. Что ж... он взял себя в руки и снова ни о чём расспрашивать не стал. Пока не стал. Не стал он расспрашивать и о том, откуда у балерины вдруг появилось столько денег. И что она имела в виду, обронив: "Я спасу свою страну".
    Генри всё это обязательно выяснит. Позже. Ещё не время. Она пока не его. Он не имеет на неё никакого права. Пока.
    Однако ждать осталось недолго.

 

5. Праздник Трёх Богинь

    Генри разбудил Оксану с первыми лучами солнца, усадил в машину и куда-то повёз.
    Город ещё спал. В выходной день Зальцбург мог себе это позволить.
    — Как настроение? — обратился к девушке журналист.
    — Бодрое, — зевнула попутчица.
   — Тогда у меня к тебе два вопроса. Такие, как бы ерунда, но для меня это важно. И отнесись к этому...
   — У-м-м-гу... — ответила она, жуя Сникерс.
   — Первый: ты уверена, что хочешь попасть на Праздник?
   — А почему я должна сомневаться?
   — Ч-чёрт знает этих греков... а вдруг они... всё же приносили человеческие жертвы?
   — И ты боишься, что этой жертвой могу быть я?
   — У меня какое-то странное предчувствие... Так... не могу объяснить.
   — Ага! Ты боишься, что мне там кто-то понравится и я не вернусь, да?
   — Нет, вернёшься ты в любом случае, что бы там ни произошло. Но... ты ведь станешь старше.
   — Да?
   — На две тысячи пятьсот четыре года.
   — Й-й-о мо-ё-ё! И тогда мне будет... две тысячи пятьсот... сколько там лет? Жуть, — засмеялась девушка, — я согласна. А тебе как, с такой бабушкой, ничего? По кайфу?
   — По кайфу. Я ведь всё равно ещё старше.
   — Тогда валяй второй вопрос.
   — Второй будет таким. Сегодня... хм... похоже закончится наш дояблочный период.
   — Не факт.
    Генри улыбнулся.
   — Возможно. Я, на всякий случай, о безопасности.
   — Ну... у дветысячипятьсотлетней бабушки уже давно климакс. Значит, не залетит, — хихикнула девушка.
    Машина свернула в лес. Вскоре еле заметная дорога сузилась до размеров машины и упёрлась в густой кустарник. Дальше пути не было.
    Журналист заглушил двигатель, вытащил из багажника палатку, пару спальников, рюкзак, взвалил это всё на плечи и повёл девушку к тому, известному лишь одному ему месту, где их никто не мог потревожить. Никто, кроме солнечных зайчиков. Они, перегоняя друг друга, всё садились и садились на ещё влажную мягкую траву —
лёгкий ветерок сдувал их вверх, но они снова садились, только за тем, чтобы через мгновение опять взлететь и приземлиться на новом месте.
    Генри снял рюкзак. Июньский лес звучал мажорно, торжественно: в нижней октаве гудели дикие пчёлы, в среднем регистре шелестела листва, а высоко в кронах влюблённый соловей высвистывал "Баркаролу":

              Вьитё-ё-ёё... Ить-трлььь-льььь-лььь...    
               Ить-чин-чин-чин-тьо-тьо-тьо-тьо-и-и!      
               И-и-тьо-тьо-тьо-тьо-тьо-ль-ль-ль-ль-ль-ль...

   Генри разбил палатку и расстелил в ней спальники.
   — Мадмуазель Сребринка, час пробил, вы готовы?
   — Как здесь красиво!
   — Что ж, начнём, пожалуй.
    Журналист забрался в палатку и позвал туда девушку. Затем протянул ей что-то коричневое, похожее на сморщенный гриб.
   — На, жуй.
   — А это ещё что за глюкоген?
   — Корень. Корень хеосского мандрагора. Ему две с половиной тысячи лет.
   — Тогда он, наверное, ядовитый?
   — Не бойся. Этот корень мне когда-то помог впервые погрузиться в Прошлое.
   — У..у..у, какой морщинистый, на человека похож. Откуда он у тебя?
   — Буддийский монах дал, который научил меня реинкарнации. Но предупреждаю — это наркотик. Причём очень сильный.
   — Постой-постой, а я не стану наркоманкой?
   — С одного раза нет. А на второй — больше взять негде. Жуй.
   — А ты?
   — Мне не нужно. Жуй, не бойся. Только жуй долго-долго, медленно-медленно. И не глотай — его сок должен раствориться в слюне.
    Девушка недоверчиво понюхала корешок... ещё раз понюхала... не уловила ничего подозрительного, откусила кусочек и начала медленно его жевать.
   — Гм-м... Безвкусный какой-то...
    Солнечные зайчики запрыгали резвее.
    Оксана легла на спину. Через вход в палатку ей было хорошо видно, как золотые пятнышки то разлетались в разные стороны... то снова сплетались в хоровод... и прыгали! Прыгали! Прыгали!.. Лес зазвучал серенадой зелёного ветра, а где-то там, вверху, соловей всё высвистывал и высвистывал:

               Вьитё-ё-ёё... Ить-трлььь-льььь-лььь...    
               Ить-чин-чин-чин-тьо-тьо-тьо-тьо-и-и!      
               И-и-тьо-тьо-тьо-тьо-тьо-ль-ль-ль-ль-ль-ль...

   Ватная, бессильная невесомость окутала тело девушки... оно стало раскачиваться... раскачиваться... раскачиваться... Мысли куда-то ушли... и их место заполнила прозрачная... влажная... тишина...
    Оксана закрыла глаза. Под веками забегали кружочки — фиолетовые, жёлтые, серые... Вдруг они остановились и выстроились в цифры —
                                             23
    и тут же рассыпались на много-много блестящих пылинок... замерцали... запульсировали... заиграли... и очертили контуры двух, стоящих одна за одной двоек:
                                              22
    Нет... это даже не... это стайка птиц над куполом Санта Мария дель Фьёре... а в соборе сейчас Папа Римский... какая красивая... Флоренция... немножко кружится голова... но ведь так и должно быть... Когда это двойка успела превратиться в единицу?
                                               21
    Цифры... двойка и единица... стали мерцать... оранжевым... и через какое-то время засветились... ярко... вспыхнули — и исчезли. Как будто их и не было вовсе. Как будто... не было... совсем ничего... такого, что было...
                                                  20
    тогда в Монте Карло... на премьере "Дон Кихота"... с Барышниковым... Куда же он исчез? Барышников? Куда исчезли цифры? А... Вот... появились... нет... не появились... они всегда там были... под веками... в театре Бежара...
                                                   19
    а вот и он... Морис Бежар...
                            уплыл...
                                    и совсем...

             растворился...

да нет... вот он — стоит на сцене и... играет на арфе... а мы вокруг него танцуем... Нет, не правда... почему Бежар играет стоя..?
                                                   18
    ... в нашей школе... на выпускном... когда я танцую Золушку...? вот-вот пробьют часы... и их стрелки остановятся на цифре
                                                   17
    Нет... 
                                                   16
    не правиль... но...
                                                    15
    и совсем даже не
                                                    14
    а 
                                                    13
    да-да
                                                    12
    трамвай 12-го маршрута...
    ... жёлтый... большой...
                                                     9
с огромными... окнами... дом... напротив...
                                                      7
Танька... на четвёртом этаже... памятник Пушкину... между двух окон и четырёх колонн — на четвёртом...
                                                      4
не спеша... куда-то... плывёт лодка...
                                                       3
Мама! Смотри! Ну смотри же! Дельфин!
                                                       2
Два дельфина! Вон! Вон там! Нет, уже один...
                                                       1
... Давай его догоним! А то он уплывёт! Пусти меня! Я... Почему стало так темно? И почему меня никто не спасает? Ведь за мной должен нырнуть папа... мокрый... нужно чтобы он растаял... как сахар... нет как... совсем белый... совсем-совсем... куда же он... весь... рассыпался... вокруг... почему-то зелёный... песок... такой
большой... куда спешишь? и клешни расто-
пырил... сейчас я тебя поймаю... сей...
А куда уплыл дельфин? Куда
все уплыли? Почему ничего
нет? Я ведь есть? Есть,
только очень... тесно...
И совсем темно.
И ничего нет.
И ничего.
Ни чего
нет
нет
ни
че
го
ни...
...
  
                                    * * *

    В это шестое, последнее утро Больших Дионисиев, на рассвете первого дня месяца Гекатомбеона — дня Праздника Трёх Богинь — Селена призвала к себе сестру Эос как никогда рано, и Ночь, приподняв над горизонтом покрывало из звёздного бархата и подстегнув четвёрку чёрных своих коней, отступила. Чуть посветлел восток — там Гелиос уже надел свой золотой хитон, запряг огненную колесницу и вот-вот швырнёт первую горсть солнечных брызг на убаюканную Гипносом Землю. А посему Мастору, сыну Берта, нести дозор осталось не более трёхсот взмахов — взмахов вёсел показавшейся на горизонте и взявшей курс на Герезанский залив триеры. При появлении корабля с вином из Милета, оливковым маслом из Родоса, гиматиями из Афин, благовониями из Дельф, новостями со всей Ойкумены и демоны знают, с чем ещё, дозорному следовало немедленно известить об этом эмпорий. Но воин не спешил: позволил себе ещё немного полюбоваться восхитительной грацией корабля. Взмахи вёсел завораживали, пленяли... Уже стал чётко виден нос судна — голова улыбающегося дельфина. Мастор бросил на море последний взгляд — и троекратно ударил в гонг. Таким же гонгом возвестила о своём прибытии триера — и если бы сын Берта дал сигнал хоть на мгновение позже, худо бы ему пришлось — но богиня Доброй Судьбы Тихе вoвремя направила руку стратега к гонгу.
    Сигнал ещё не растаял, как на пристань со всех ног бросились рабы: по обычаям Понта Эвксинского те трое, кто поспеет к судну первыми, получат по полному киафу неразбавленного вина, а последних ждал хлыст. Если триера приходит днём, это событие превращается в "малые Олимпийские игры": на пристань высыпает весь город — посмеяться над рабами, которые по сигналу наварха, толкаясь и крича, сбивая друг друга с ног, мчатся к кораблю за вожделенным глотком муската. Но столь ранним утром спринт пленных византийцев, варваров и осуждённых в рабство граждан потешил лишь команду триеры и дозорного Мастора, сына Берта. Хотя, нет, был ещё один — гоплит Смикрий, прозванный за язвительность Гастритом, и его появление возвестило об окончании дежурства сына Берта и начале его развлечений в день Праздника Трёх Богинь.
    Подремать после бессонной ночи Мастору удалось недолго — бой литавров, гулкий, торжественный, раздался вдалеке и, нарастая, приблизился. Возгласы, свист, дифирамбы быстро прогнали сон и выманили стратега на центральную площадь — Агору Амазонок.
    Казалось, на ней собрался весь город: мужчины в длинных праздничных гиматиях, женщины в ярких складчатых платьях, слуги в лёгких хленах и даже бритоголовые рабы в коротких хламидах наблюдали за свадебным шествием. В первой, запряжённой четвёркой колеснице восседал Зевс — архонт Борисфена Аристоним. Его ещё не охрипший голос можно было услышать даже сквозь грохочущие литавры:
    — С добрым счастием, презренные пигмеи! Ну что, дождались вы меня? Будь ты раб или свободен — всем отраден бога лик! Что может быть приятней взору!?
   — Гениталии! — раздалось из толпы под гогочущий смех агоры.
   — Эвоэ! Эвоэ! — воскликнули приветствуя Зевса горожане.
   — Эвоэ! — захлопали в ладоши горожанки.
   — Необузданным речам и безверья слепоте злой конец определён, — продолжал греметь Зевс. — Терпя от смертных поношенье, всё ж вынужден признать, что лучше сладострастных гинекей действительно ничто так не чарует очи. О, славный поединок монады с фаллосом! Благословенен будь!
   — Благословенен будь во браке, в гамосе! Благословенен будь! Хвала благодеянию! — запричитала экзарх храма Афродиты Метродора, символизирующая жену Зевса — Геру.
    По вымощенной битой керамикой дороге колесница Зевса проехала мимо Мастора. За ней шествовали другие боги: с брачным факелом хранительница домашнего очага Гестия, с яблоком в одной руке и голубем в другой светловолосая Афродита, рядом её супруг, мускулистый Гефест. За Гефестом шли — юный Гименей с лирой, козлоногий Пан с сирингой, Гермес в крылатых сандалиях, в венке из золотых колосьев и красных маков богиня плодородия Деметра, беспорядочно забрасывающий толпу дротиками из куриных перьев проказник Эрот. Аполлон бренчал на кифаре, ему подпевала, причём не в такт, пухленькая Гармония — гетера по прозвищу Сарабанда.
    Увы, Филомины в веренице "богов" не было. Афродиту представляла молоденькая жена престарелого ойкиста Поликсена Мика.
    А вот и колесница с героями торжества — женихом, тучным торговцем из Милета Иданом и его невестой, вожделенной, похотливой, познанной едва ли не каждым мужчиной города гетерой Археполой по прозвищу Задница. За что ей дали эту кличку? Может быть, за непомерно пышную грудь? Эвоэ, эвоэ... Да, замечательная была подруга. Знал ли о её прошлом жених? Как не знать... Но то ли его уколола стрела Эрота, то ли, что более вероятно, богатое приданное остановило на гетере выбор полуразорившегося торговца... А собственно, в чём дело? Почти все девушки, даже амазонки, ради приданного какое-то время служат Афродите — "в любви сим поприщем становятся умелы, опытны, нежны, тем более желанны мужу".
    Так рассуждал Мастор, сын Берта, переведя взгляд с молодых на то, что происходило за их колесницей. А за ней — в длинном зелёном гиматии, с тирсом в одной руке и канфаром вина в другой, окружённый зачинателями фаллических песен — сатирами и менадами, гордо шествовал бог всего живого в душе — Дионис. И сатиры — молодые горожане, и гетеры-менады были совершенно голыми. Только лица их были скрыты под масками или до неузнаваемости измазаны виноградной гущей.
    "Может быть Филомина среди них? Вот та, кажется, похожа... да, и вон та..."
    Мысль стратега прервал грянувший оду хор:
            Что всего милей в нимфее?
            Ну, конечно, гинекея!
            Эвоэ! Эвоэ!
            Ну, конечно, гинекея!

 заорали сатиры.
            Мы знакомы с женихом,
            Его фаллос твёрд, как лом!
            Эвоэ! Эвоэ!
            Его фаллос твёрд, как лом!

вторили им вакханки под улюлюканье и свист толпы. Да... Нравы острова всегда отличались гетeрофилией...  
            Как-то встретил я менаду
            С вот такой большой монадой!
            Эвоэ! Эвоэ!
            С вот такой большой монадой!

не унимались сатиры.
            У сатира фал приличен,
            Но совсем адинамичен!
            Эвоэ! Эвоэ!
            Но совсем адинамичен!

визжало полухорие вакханок, сопровождая своё пение недвусмысленными жестами.
    Мастор огляделся по сторонам: площадь заполнили лица — знакомые и незнакомые, безбородые и морщинистые, черноусые, губастые, тонкощёкие, квадратные и треугольные, крючконосые, острые, круглые... Лица мужчин были радостны и добродушны, а женщин... Женщин! О боги! Их лица как бы украдкой, невзначай — светились! Светились фальшивой застенчивостью, а на самом деле, это ни для кого секретом не было, — ожиданием ночного безумия. Как они были прекрасны, эти лица! Увы, только раз в году в последний день Больших Дионисиев, на Празднике Трёх Богинь женщинам позволялось принимать участие в "непристойностях". Хотя... сейчас, на исходе шестидесятых олимпиад, всё это не считалось настолько непристойным, как раньше.
    Свадебная процессия, ведомая Зевсом и замыкаемая тремя рабами, несущими огромный, обтянутый кожами быка Фаллос, остановилась у жертвенного алтаря храма Афродиты. Алтарь находился рядом с храмом, на теменосе, в тридцати ступнях от Мастора, и ему, сумевшему протиснуться сквозь толпу, было хорошо видно, как после троекратного возлияния на жертвенный камень вина и умерщвления в честь Афродиты голубя, новобрачные подошли к экзарху храма — Метродоре. Верховная жрица опустила им на головы свои ладони, и в наступившей тишине далеко разнеслось её заклинание:
    — О, мать-земля Кибела-Гея! Благослови союз торговца Идана с нимфеей его Археполой! О, Всемогущий Зевс! Отведи гром и молнии от их дома! О, достопочтенная Гера! Прикрой сей брак своей эгидой! О, красавица Афродита! Окутай их сердца миазмами любви! О, ясноокая Деметра! Пошли сему союзу плодородие! О, благородная Гестия! Зажги своим факелом их очаг! Родителей достойных сын и дочь, Идан и Архепола, являются отныне мужем и женой! С добрым счастьем! Не посрамите славу предков земнородных! Поддержкой будьте вы друг другу ныне, а в дряхлости — отрадой и врачом! О, граждане! Отметим сей союз достойным возгласом!
    — Эвоэ! Эвоэ!! Доброй судьбы!!! — взревела толпа и забросала молодожёнов оливками и финиками.
    Жених и невеста подошли к ботросу — глубокому жертвенному колодцу. В знак прощания с прошлым они должны были бросить туда что-нибудь из своей разгульной досвадебной жизни.
    Торговец снял с пояса свою любимую, ярко расписанную сценами оргий кружечку и под шутки менад ("Постой! А вдруг ещё пригодится?!") — швырнул её в колодец.
    Бывшая гетера достала короткий полупрозрачный хитон (да-да, именно тот, рабочий) — помахала им над головой — крикнула: "Эй вы! Приапичные юнцы! Сто медуз на ваши концы!" — и бросила его вслед за кружечкой мужа.
    На этом свадебный ритуал завершился. Процессия направилась к дому молодых, где рабыня уже давно приготовила оргастерий (которым, впрочем, им предстоит воспользоваться не скоро), а слуги заканчивали накрывать стол.
    Тем временем праздник продолжался — город напоминал птичий базар. С этого часа свободны были все, даже рабы, даже с заключённых на Праздник Трёх Богинь снималась стража. Да что там заключённые — даже женщины до рассвета считались свободными.
    Пока солнце не поднялось слишком высоко, по неписанному обычаю острова мужчины принялись "водить козла" — гулять по агоре и примыкающим к ней улочкам. И встретив кого-либо из знакомых (а знали на острове все всех) они тут же подходили к ближайшему торговцу вином. Кого-кого, а виночерпиев полно было всюду — только подходи — к амфорам, гидриям, киликам, фиалам, заходи в мускатарий или садись прямо на улице, и немедленно — за пять бронзовых дельфинчиков или один серебряный обол получишь полный фиал вина. Разбавленного, конечно. Кто же пьёт мускат неразбавленным? Только конченные варвары... За обол можно было выторговать не только фиал, но и целый канфар вина, однако в этом случае торговец разбавлял его водой не пополам, а в пропорции один к трём.
    Гелиос достиг зенита. От горячего, окутавшего всех и вся его дыхания Мастор со друзьями, Ксенофонтом и Севием, решили укрыться в прибрежных волнах Понта на мужском пляже — Посейдонии. Женский пляж — Афродитий, размером поменьше, находился в другом конце острова, на лимане, там, где в Понт впадает Гипанис. Но сегодняшний день — особенный, и женщинам не только было позволено обнажить своё тело на Посейдонии среди мужчин, но и настоятельно это рекомендовалось. И эллинкам, и варваркам не нужно было объяснять что такое "настоятельно рекомендовалось", — пойманная в этот день на своём женском пляже "сирена" подверглась бы позорному остракизму как отступница от святого ритуала. Ритуала, который, впрочем, состоится только после захода солнца, — ритуала жертвоприношения трём богиням плодородия и охоты — Кибеле, Деметре, Артемиде.
    Друзья спустились к берегу.
    От того, что они там увидели, можно было лишиться чувств — везде были обнажённые женщины!!! Белокожие гиперборейки, бронзовые скифки, чернушки-киммерийки, округлые, как амфора, и грациозные, как дельфин — эллинки, сарматки, таврийки, подобные музам, или, как триеры размашистые, амазонки и нимфы, хариты, мойры, нереиды, недоступно манящие, упрятавшие за лёгкими льняными масками или гущей винограда свои лица и оттого ещё более желанные, поодиночке, попарно, по трое — они прохаживались вдоль берега, лежали на песке, плескались в волнах, подставляя свои тела под брызги беспечного моря — кругом, везде, всюду, куда ни глянь, были обнажённые женщины!
    О, демоны! Что за пытка! Ритуал праздника (указ архонта, выгравированный на свинцовой пластине и выставленный на всеобщее обозрение) категорически запрещал в этот день мужчинам до захода солнца предаваться любовным утехам. Как с женщинами (даже с женой или гетерой), так и со своим полом.
    Но указ не возбранял женщинам утешать своих подруг и, то ли в отместку мужчинам за неравноправие в остальные дни, то ли чувствуя особый, ни с чем не сравнимый аромат безнаказанного бесстыдства (лица-то неузнаваемо скрыты под виноградной гущей), то там, то здесь несколько женских парочек предавались лесбийским ласкам, казалось бы, не обращая никакого внимания на десятки горящих, ошарашенных, пожирающих их в упор и украдкой мужских очей, а на самом деле ещё больше раскаляясь от вытянутых физиономий голых гераклов и позорно торчащих во все стороны фаллосов. И лишь ехидные шпильки поруганных гедоническим табу горожан несколько сбивали их бессовестный пыл.
    "Эй! Нимфа! Твоя подруга, кажется, уже высосала всю твою грудь! Скажи ей, пусть на ночь оставит мне всё остальное!"
    "Слушай, равнобедренная гидрия! Если после захода солнца ты так же виртуозно сыграешь на моей флейте как сейчас... хе-хе... играешь на мандоле своей напарницы, я дам тебе столько оболов, сколько... ге-ге-ге... поместится в твоей... хе-хе... сама догадайся где!"
    "Друзья! Обратите внимание на эту Сапфо! Не напоминает ли она вам Артемиду верхом на козе?"
    И только прохладные воды Понта Эвксинского смогли бы отвлечь разгорячённых хмельным вином и необычным зрелищем мужчин от похотливого вожделения — Мастор, Ксенофонт и Севий решили искупаться. За ними в море потянулись их товарищи, так же как и они, гоплиты священного отряда фаланги Ахилла — Темистос, Нокосфен, Посий.
    Друзья погрузились в лазурную негу. Разлетелись в разные стороны ставридки, уж-бычколов, поймав одну из них, заюлил к берегу, где за ним неуклюже погнался неизвестно откуда взявшийся пьяный петух, и бедному ужу пришлось выпустить рыбёшку и юркнуть в прибрежные камыши.
    Воины погоготали над этой сценой и зашли по шею в воду. Красавицы медузы, опустив головы, заторопились ко дну. На горизонте вокруг какого-то смельчака, заплывшего на пять-шесть стадий, резвилась стайка дельфинов. Возле берега жирные чайки лениво переругивались друг с другом и, казалось, считали ниже своего достоинства обращать внимание на то тут, то там шлёпающихся в Понт нетрезвых граждан и гражданок эмпория Борисфен и многочисленных гостей города, прибывших на Праздник Трёх Богинь из Ольвии, Тиры, Феодосии, Херсонеса и даже Пантикапея.
    — Там что-то происходит! — воскликнул Темистос, указывая на стоящих недалеко от берега в воде и содрогающихся от гомерического хохота мужчин.
    Друзья подошли ближе.
    На небольшом плотике, забросив руки за голову, лежала молодая обнажённая киммерийка. Стройное тело с торчащей вверх грудью было открыто взорам окруживших её мужчин, однако ту часть её фигуры, что даёт вдохновение поэтам, прикрывала набедренная повязка. Коленями девушка сжимала ножку килика, в котором торговец вином в очередной раз разбавил мускат. Заметив Мастора со друзьями, он огласил условия игры:
    — С добрым счастьем братья во плоти! Внимание! Тот из вас достойный эллин, кто освободит сию нимфу от её пустяшной тряпочки, припадёт губами к килику, изопьёт из него это прекрасное дорийское вино и силой рассудка удержит свой похотливый приап в незыблемом состоянии, — бесплатно получит ещё вина, сладкое зрелище милой гинекеи и уважение товарищей. Но тому необузданному срамцу, которому не удастся совладать со своим бесстыдным приапом — и тот, не подчинившись воле хозяина, устремиться к облакам, — придется заплатить за вино тройную цену! Кто? Кто господин своего оружия? Есть здесь такие? Может быть, ты, Ксенофонт? Или ты, Посий? Смелее, воины, смелее! А как себя чувствует ваш командир? А, стратег?
    Нокосфен хлопнул Мастора по плечу:
    — Сын Берта! Гетеры восхищаются стремительностью твоего асолу. А сможешь ли ты его укротить вне схватки?
    Мастор почесал затылок.
    — Испить вино из ног такой менады, держа кинжал в ножнах, — задача не из лёгких. Неужто в помощь призывать Гермафродита? Всё ж, Ноксик, я рискну. Вперёд!
    Под гогот и подтрунивание зрителей стратег подошёл к девушке, стал перед ней на колени (его тело окунулось в воду по грудь) — снял с неё набедренную повязку — отбросил в сторону и приник губами к килику. Умопомрачительный курчавый треугольник (как ни старался Мастор на него не смотреть) по мере того, как сосуд опустошался, а нимфа поворачивалась на бок, оказывался всё ближе... ближе... всё явственнее... и доступнее. А когда килик опустел вовсе — девушка хихикнула — слегка приподняла ножку — и вход в её блудливый Эдем предстал перед Мастором во всей своей вызывающей красе. Кокетка погладила себя по бёдрам — засмеялась и стукнула воина коленкой по лбу.
    Сын Берта поднялся на ноги — и над водой воспарил его высокий фал.
    Мужчины загоготали и захлопали.
    — Браво, мой друг, браво! — воскликнул торговец. — Теперь мы все знаем, что вы — настоящий мужчина! Разве такая репутация не стоит трёх оболов? Кстати, извольте мне их немедленно принести. Кто следующий, кажется вы, мой друг?
    Ни Темистос, ни Нокосфен, ни Посий, ни Ксенофонт с Севием не избежали участи Мастора — их фаллосы точно так же не послушались своих хозяев и попытались дотянуться до заветного лона. Ведь ни один фаллос Борисфениды, ни один фаллос Эллады, ни один фаллос Ойкумены не является слугой своего господина, а живёт собственной, вольной жизнью, когда служа, когда ослушиваясь того, кто пытается им повелевать.
    Друзья вышли на берег.
    Дыхание Гелиоса уже не казалось столь жарким. Мастор обошёл Посейдоний — Филомины нигде не было. Пару раз ему даже показалось: вот... ну вот же она!.. Однако лица девушек были надёжно загримированы, а их формы... О, формы! Богини! Сын Берта — дождись ночи!
    Вдруг загудели литавры. Подняв клубы пыли, визжа, танцуя, распевая хульные оды и фаллические четверостишья, к пляжу приблизилась закончившая пировать свадебная компания. "Боги" спустились с "Олимпа" и смешались с пьяной и бесстыдной толпой. Едва ступив на прибрежный песок, Зевс-Аристоним, Гера-Метродора, Гестия, Афродита, Гименей, Гермес, Деметра, Эрот, Гефест, Дионис, Гармония, Аполлон, не говоря уж о братии сатиров и менад, даже и не подумав чем-либо прикрыть свои раскрасневшиеся от вина и солнца лица, тут же сбросили с себя хламиды и набедренные повязки.
    Но два человека оставались одетыми — невеста Архепола и её жених, впрочем, уже не жених, муж Идан.
    О! К ним тут же сбежался весь пляж — ведь сейчас произойдёт Нечто! Оооо! О-о-о-о! Сейчас начнётся Оживление Нимфеи! Таинство Одухотворения Пустоты! Церемония лишения невесты гимeны (да уж, с девственностью, хе-хе, у гетеры было всё в порядке).
    Аристоним поднял руку:
    — Граждане! — раскатился по пляжу его бас. — Уж вам ли не знать, зачем боги велят смертным вступать в брак?
    Граждане засвистели и недвусмысленно заулюлюкали.
    — Я вам так скажу, — продолжал архонт, — брак — это регистрация случайной связи, которую затем именуют Судьбой.
    Публика засмеялась.
    — Молодая Задница, — гудел Аристоним, — о, простите, молодая Архепола, поймала за жопу свою Судьбу — достопочтенного Идана. И отныне их жопы будут принадлежать друг другу.
    Публика засмеялась снова.
    — Но что за толк Археполе с Идановой жопы? А? Такой страстной ценительнице мужьих фаллосов? А посему незабвенная Архепола, отныне фаллос твоего мужа — твоя собственность. Он твой и только твой. И не одухотворить ему боле никакой другой задницы или передницы.
    "Га-га-га" — не унималась толпа.
    — Но и благоразумному Идану здoрово повезло! Кто из нас не желал бы красавицу Археполу? — ("У-у-у-у-у!" — взвыли мужчины.) — Однако отныне и её жопа, и то, что там у неё с другой стороны, — всё-всё будет принадлежать Идану, только Идану и никому более! — (По толпе проскочили саркастические смешки). — Ну разве что ещё Зевсу... — Аристоним выдержал паузу, — и тому достойному мужу, облик которого примет сей любвеобильный Повелитель! С добрым счастьем!
    Речь архонта утонула в свисте и хохоте граждан.
    Жених поднял руку:
    — Друзья! — начал он, дождавшись тишины. — Я благодарен праматери Кибеле, я благодарен богиням судьбы — добросердечной Тихе и кароотводящей Немезиде, я благодарен любвеобильной Афродите и сыну её стрелочнику Эроту за то, что они связали меня с прекрасной Археполой. Она теперь моя жена!! Да! И всё тут!!! О, великий Зевс! Я хочу чтобы ты слышал! Слушай и запоминай! И передай всем остальным: того достойного мужа, чей облик ты примешь, придя к постели моей жены, того сраного Зевса, я оттрахаю так, что ему мало не покажется! Да! А потом оторву ему яйца и выброшу в жертвенный ботрос! Всё!
    — Ой-ё-ё-ё-о-о-о! Эвоэ! — засвистела толпа и захлопала в ладоши.
    — Яйца-в-ботрос, яйца-в-ботрос, яйца-в-ботрос! — завизжала какая-то совсем уж чокнутая менада.
    Снова загремели литавры: бу-бум-м-м-м! Ба! Бу-бум-м-м-м! Ба! Бу-бум-м-м-м! Ба! Ба! Ба!
    — Ор-ги-я! Ор-ги-я! Ор-ги-я! — начала скандировать публика.
    Невеста подняла к небу руки... на мгновенье замерла... расстегнула застёжку — и её хитон упал на песок.
    Да, повезло Идану... — его обнажённая жена пленяла рассудок, как никто другой. Или это только так казалось? Обнажённые чужие жёны всегда пленяют рассудок, как никто другой...
    — Ор-ги-я! Ор-ги-я! Ор-ги-я! — не унималась толпа.
    Такова традиция: тот, кто взял себе супругу в день Праздника Трёх Богинь, должен победить её Неприкосновенность, Одухотворить её Пустоту на виду у всего города — торжественно и открыто.
    Архепола подошла к жениху, медленно сняла с него гиматий и расстелила его на песке.
    Толпа перестала скандировать и полухорие менад запело "Оду Целомудренной Нимфеи":

            О, юноши, прощайте, о, навеки!
            В Эдем любви я ухожу от вас!
            Отныне мужу гладить мои веки
            И слышать крик мой в поздний час!

            Богам угодно чтобы я, нимфея,
            Была тебе, мой муж, во всём верна,
            Так принеси же жертву Гименею —
            Возьми меня! Возьми! Испей до дна!

    Идана долго упрашивать не пришлось. Как голодный леопард, он набросился на свою косулю, швырнул её на песок и стремительно вонзил в неё фаллос.
    — Э - во - э! Э - во - э! Э - во - э! — заскандировала публика в ритм движений, которые, впрочем, продолжались недолго — истошный крик жениха возвестил о его победе над неприкосновенностью (о, да!) Археполы и Одухотворении её Пустоты.
    Десятки рук подняли молодожёнов с песка, потащили их к морю и на счёт эна!
— вио! — триа! — швырнули в воду. В Понт бросился весь пляж — испуганные чайки, пронзительно ёкая, разлетелись от толпы сошедших, как они полагали, с ума людей.
    Гелиос завис над морем — и это означало, что, как только он коснётся горизонта, на центральной площади начнётся — о! На Агоре Амазонок начнётся конкурс! Конкурс Афродиты! Те, кто был потрезвее, заблаговременно заняли места недалеко от орхестра, а тому, кто запоздал, пришлось искать свободный подес подальше. Однако привилегированные граждане могли не спешить — для них, в том числе и для Мастора, лучшие сидения в театроне были распределены ещё с утра.
    Тем более мог не спешить архонт. Его самого, как и свиты его "богов", всё ещё не было.
    Но вот — шумная компания, наконец таки, показалась в одной из улочек — приблизилась — и под возгласы зрителей поднялась на подиум.
    Аристоним поднял правую руку:
    — Граждане и гражданки Борисфениды! А так же сластолюбивые гости нашего блудного города! С добрым счастьем! Радуйтесь!
   — Хайре! Хайре! Доброй судьбы! — откликнулась агора.
   — Ну как прошёл денёк? А? Диониса не обижали?
   — Не-е-е-е-т! — разлетелось над площадью.
   — Дионис, ты где?
   — Здесь я, мой повелитель, здесь.
   — Как там у тебя с вином?
   — С вином? Да так... хмм... в общем, за день половина куда-то испарилась. Сегодня Гелиос был, Ваше Громовержество, жарким, высушил, наверно, вино.
    Публика засмеялась.
    — Да, жарким, — продолжил архонт, — и ночка, похоже, будет не из прохладных... Ну что ж, граждане! Итак — я открываю конкурс красавиц! Давайте же выберем самую очаровательную, самую привлекательную, самую душераздирающе-прекрасную гетеру, с самой толстой жопой и назовём её — Афродитой!
   — Самая толстая жопа у меня, — вмешалась Метродора.
   — Да? — Зевс глянул на её бёдра, — действительно... И надо же, я думал что это не твоя жопа.
   — Как не моя? А чья же?
   — Чья? Она хочет знать чья! Вы слышали? Хо-о-о... Она хочет знать чья! Я думал — это жопа твоей лошади!!!
    Не дождавшись когда смех утихнет, Зевс махнул рукой Аполлону: "Начинай!"
    Бог Красоты вышел на авансцену:
    — Граждане! Друзья! А так же мавры, гидры, гетеры, педосы, олисбосы и хламидомонады! Радуйтесь! Давным-давно, ещё до того, как Зевс сбросил в Тартар своего папочку Крона, великий Крон отрезал яйца дедушке Зевса — Урану. Ну не любили они родителей, ой не любили! Что тут сделаешь? Никто никого тогда не любил. Так вот. Отрезал он ему это самое, кровь упала в море и образовалась там пена. Из нее и родилась Афродита — самая прекрасная из богинь. Увидав неописуемой красоты деву, нереиды набросили на ее тело волшебное одеяние, украсили волосы фиалками и золотой диадемой, продели в уши жемчужные серьги, обвили белоснежную шею электорным ожерельем и повели на Олимп. Склонились небожители перед очарованием Пенорожденной, Фиалковенчаной, Улыбколюбивой богини. Ни среди богов, ни среди смертных не оказалось никого, кто мог бы перед ней устоять. При виде её у всех что-то начинало шевелиться в душе и в других, более иных местах. Бродившие поодиночке, как попало люди стали соединяться, ибо с Афродитой пришла на небо и землю любовь и привязанность друг к другу. Граждане! Поприветствуем же наших девочек, наших жриц, одну из которых мы сегодня назовём богиней Любви, богиней Шевеления Души и Всего Остального! Радуйтесь! Радуйтесь, муни и куросы! Радуйтесь, неугомонные порносы!
    Публика взорвалась овацией.
    Под грохот литавр на сцену вышло двенадцать нимф, двенадцать гетер, одна из которых сегодня завоюет право называться богиней Любви, и, заодно, втрое увеличить своей любви цену. Все девушки были одеты в одинаковые короткие складчатые хитоны. По условиям конкурса они были загримированы. Ни одну из них нельзя было узнать: их лица были покрыты замысловатым макияжем из гущи винограда, брови и ресницы разретушированы соком чёрных маслин, волосы собраны под блестящими, напоминающими корону Афродиты диадемами. Различить конкурсанток можно было лишь по цвету их хитонов и по узорным красочным поясам. Двенадцать граций, двенадцать харит: лиственно-зелёная, песочная, солнечно-белая, небесно-голубая, гранатовая, лунная, пурпурная, оливковая, шафрановая, карминовая, сиреневая и звёздно-чёрная стали в одну линию, поприветствовали публику взмахами рук и воздушными поцелуями. Как Мастор ни старался определить, кто из девушек Филомина, это ему не удалось — Филоминой могла быть любая. Или же Филомины среди них вообще не было. И лишь никогда не изменявшая стратегу интуиция подсказывала — Вега на сцене! И непременно станет победительницей.
    Овации стихли.
    — Граждане! — продолжил Аполлон. Итак, напоминаю условия конкурса. Вы знаете, что каждый из вас должен был принести сюда столько драхм и оболов, сколько не жалко отдать лучшей красавице мира. И эту красавицу выберут сегодня не боги, не правители, а вы и ваши оболы!
    Публика загудела: "Знаем! Знаем! Давай уже, начинай!"
    — Вот нетерпеливые гонады! — фыркнул Аполлон. — Хорошо, первый конкурс. Как известно, ясноокая Афродита пленила богов и смертных не только неземной красотой, но и великой мудростью. Каждой из стоящих здесь нимф было дано задание: придумать воспевающую ум Афродиты притчу. Давайте вообразим: сегодня, на этот праздник, Пенорождённая спустилась к нам на остров и стала отвечать на наши вопросы. Вот и послушаем, как бы это представили себе конкурсантки. Девочки! Попутного вам фаллоса! Прошу! Песочная нимфа, тебе первой слово!
    Девушка в хитоне песочного цвета сделала шаг вперёд:
    — Дело было так. Как только Афродита прибыла в наш город, она вошла в свой храм, села в свой любимый дифрос и стала ждать посетителей. Первым к ней, конечно, пришёл архонт Аристоним. Поздоровался и стал жаловаться, что многие граждане нашего города завидуют его богатству, его власти, славе... "Как этих подлецов наказать?" — спросил он у богини. А Афродита ему ответила: "Люби своих завистников! Они — лучшее доказательство, что жизнь прожита не зря!"
    Публика зааплодировала.
    Затем рассказала свою притчу нимфа в гранатовом хитоне:
    — Пришёл к Афродите торговец Матасий: "Пенорождённая Богиня! — молвил он. — Я знаю, что удачливые торговцы советуются с умной женой, но поступают не так, как она скажет, а наоборот. Моя жена глупа. Пошли мне умную любовницу, чтобы я мог с ней советоваться, поступать наоборот и тем самым увеличить своё богатство". А Афродита глянула на него, как на дохлую чайку и ответила: "Глупый Матасий! Сделай проще! Всегда советуйся со своей глупой женой и в точности следуй её советам!"
    В аудитории раздались смешки и аплодисменты.
    Следующей вышла вперёд конкурсантка в небесно-голубом хитоне:
    — Пришёл, к Афродите стратег священного отряда фаланги Ахилла — Мастор...
    Ну наконец-то! Вот она! Филомина! Её голос!
    — ...и попросил Афродиту сделать его руку настолько твёрдой, чтобы его стрелы никогда не пролетали мимо цели.
    — Плохому рукоблуду руки мешают, — съязвила Метродора.
    — А плохой курице — яйца, — в тон ей добавил Аристоним.
    — Что у рукоблуда на уме, то у Метродоры на языке! — парировал из зала сын Берта. Сидящие за ним Севий, Ксенофонт и Посий одобрительно похлопали стратега по плечу.
    — А Афродита, — продолжила небесно-голубая конкурсантка и в упор посмотрела на Мастора, — и говорит сыну Берта: "Лучше быть плохим стрелком, чем хорошей мишенью, не так ли?"
    Публика захлопала.
    Да. Нимфа Спокойного Неба — Филомина. В этом не может быть никаких сомнений.
    Когда аплодисменты стихли, начала свою притчу Солнечно-белая фея:
    — Пришёл к Афродите Идан. "О, улыбколюбивая Богиня! — сказал ей Идан. — Я хочу жениться. Но никто, кроме толстой гетеры Археполы, не соглашается быть моей женой. Сделай так, чтобы в меня влюбилась самая красивая девушка Борисфена!" —
"А ну сними хитон", — велела ему богиня. Он снял. Афродита указала на его маленький, похожий на дождевого червя приап и молвила: "Мечтаешь поймать золотую рыбку? На эту наживку?"
    Публика загоготала.
    История лиственно-зелёной нимфы была такова:
    — Обратилась к Афродите гетера Архепола: "О, Фиалковенчанная богиня! Меня никто не хочет брать в жёны! Только чванливый Идан! Но он ведь такой козёл! Нужно ли мне, выйдя за него замуж, отказаться от любовных утех с другими достойными мужами нашего города?" На что Афродита ей ответила: "Если муж козёл — рога ему украшение. Пусть гордится демонической внешностью".
    Женщины захлопали. Их аплодисменты стали напоминать хлопанье парусов и постепенно переросли в гул вращающихся винтов — где-то над островом пролетал вертолёт.

    Эйркрафт-ТМ, двухмоторный, канадского производства, модель 42а, принят на вооружение НАТО в сентябре 1998 года. Используется для осмотра позиций неприятеля и обнаружения лесных пожаров

всплыл в памяти стратега абзац из "Справочника летательных аппаратов"...

    Генри открыл глаза.
    В проёме палатки над кронами деревьев он увидел небольшой зелёный вертолёт.
    Ч-чёрт... Так некстати...
    Генри глянул по сторонам — внутри палатки всё было так, как и до погружения — расхристаный рюкзак, разбросанные тут и там вещи, термос с кофе... Сколько же прошло времени? Там, на острове — целый день, а здесь? Судя по солнцу — немного.
    Журналист глянул на Оксану. Она лежала на спине. По её полуоткрытым, ничего не выражающим глазам нетрудно было догадаться, что девушка сейчас в глубоком-глубоком трансе. Она ровно дышала и беззвучно шевельнула губами... Что там сейчас в Борисфениде? Конкурс поцелуев? Конкурс на самый соблазнительный взгляд? Самый эротический танец? А может быть, конкурс лесбийской любви? Что Мастор пропустил из-за этого дурацкого вертолёта? Ведь за несколько минут здесь там могут пройти часы. Да, удивительное дело — Время. Течёт, как река, в одном направлении... Плыть против её течения невозможно — в лучшем случае останешься на месте. Но если нырнуть, нырнуть глубоко-глубоко, до самого дна, и идти по этому дну в обратную сторону, идти долго-долго, всё идти, идти, идти... пока хватит сил, пока хватит смелости, и тогда придешь туда, где ты был до себя.
    Так говорил учитель. Да, так Он говорил.
    Генри снова посмотрел на Оксану. Её светлое детское личико излучало какие-то неуловимые флюиды, от которых хотелось расправить крылья и взлететь, взлететь высоко-высоко! летать... летать... летать... и никогда не приземляться. "И что я в ней нашёл? Девочка как девочка, милая, симпатичная глупышка. Фигурка, конечно, божественная. Но не из-за фигуры же я, кажется..."
    Взгляд Генри упал на Оксанины ноги — перед погружением она была в джинсах, но теперь её джинсы валялись рядом и бёдра девушки прикрывала лишь длинная, небесно-голубого цвета футболка, из под которой выглядывали чёрные трусики. Разве она сегодня была в этой футболке?
    Странно...
    Однако, пора было возвращаться на остров. Генри застегнул вход в палатку, лёг — и провалился в бездну Времени.

***

    Последние лучи Гелиоса растворились в фиолетовой глубине Ночи. Теперь агору со всех сторон освещали густые красно-коралловые факела.
    Конкурс красавиц был в разгаре. Сменяя друг друга, прошли туры любовных стихотворений, эротических песен, самой пикантной истории из интимной жизни острова, самого остроумного ответа на двусмысленные вопросы из зала...
    Накал нарастал. Теперь девушки, пока что одетые, демонстрировали своё тело — и трудно было определить чья эротическая пантомима возбуждала буйство страсти сильнее и поднимала дух выше. И всё же Филомина отличалась от соперниц — каждый раз зал неистово ей аплодировал.
    Подошёл предпоследний тур — конкурс обнажённого тела!
    О, да!
    Двенадцать нимф, двенадцать харит сбросили с себя хитоны, повязали на талиях пояса и под бешенный рёв, стон и топот публики сошли в аудиторию. О-о-о-о...!!!
    Лица девушек по прежнему были неузнаваемы, но Мастор не сомневался: нимфа с небесно-голубым поясом — Филомина. Теперь он её угадал не только по голосу, но и по небольшой, совершенно белой, так похожей и так непохожей на все остальные, с двумя крохотными розовыми сосками груди. Только... только это родимое пятно... его, кажется, не было... у Оксаны... Оксаны? Причём здесь она? Оксана — там, в палатке... Здесь — Филомина... Филомина Вега...
    Девушки сделали круг по бушующему одеону и вернулись на сцену.
    И, наконец, финальный конкурс. Конкурс эротической близости! По знаку архонта — иначе толпа смела бы вся и всё — подиум оцепила фаланга вооружённых гоплитов.
    Площадь Амазонок ревела. Двенадцать юношей-добровольцев продрались на сцену, сбросили с себя хитоны и легли на них так, чтобы зрителям были видны их бесстыдно торчащие фаллосы. И, пока не истощилась клепсидра, каждой гетере нужно было истощить как можно большее число добровольцев.
    Загремели тимпаны, и конкурсантки набросились на свои жертвы. Три оружия женщины: губы, руки, муни можно было использовать в любой последовательности, так, как вздумается.
    И они знали, что делать!
    То один, то другой юноша с криком "Кибеле!" отползал в сторону, и его место тут же занимал следующий, прорвавшийся через строй гоплитов доброволец. То одна, то другая девушка начинала вдруг истошно кричать, и агора вторила ей пронзительным воплем. Такой музыки, такого буйства поз, такого безумия страсти и вакханалии Эроса остров не знал никогда. Всё, всё вокруг было пропитано торжеством бесстыдства и запахом похоти. И это было божественно. Божественно и апофеозно.
    Троекратно ударил гонг — время конкурса вышло. Стража силой оттащила от девушек не успевших финишировать добровольцев.
    Под овации зрителей конкурсантки набросили на себя хитоны и удалились за кулисы.
    Всё. Состязание кончилось. Но толпа кричала и кричала... Пожалуй, теперь она не успокоится долго. На много месяцев все жители города — и мужчины, и женщины обеспечены пищей для разговоров.
    И вот — подошёл момент голосования.
    Распорядитель конкурса Аполлон вывел на авансцену Пурпурную нимфу (голосом и манерами как-то уж очень напоминающую гетеру Дирею по прозвищу Диаррея), и публика, свистя и ликуя, забросала сцену драхмами, дидрахмами, оболами, бронзовыми дельфинчиками. Рабы, собрав деньги, наполнили ими пурпурный, цвета хитона девушки, канфар.
    Затем по очереди бог Красоты вывел вперёд всех остальных нимф — лиственно-зелёную, солнечно-белую, гранатовую, нимфу лунной ночи, песочную, оливковую — и каждой из них публика выразила свой восторг градом оболов.
    Но когда Аполлон взял за руку небесно-голубую нимфу, зал просто взорвался! Такой овации не получила ни одна другая конкурсантка! И серебряный дождь монет превратил орхестр в блестящее озеро. Деньги можно было не считать — для них, брошенных жрице Спокойного Неба, Филомине Веге, понадобился не один, а целых четыре канфара. Было очевидно — она победила!
    Слово взял Зевс-Аристоним:
    — Достопочтенные граждане! Любезные гости! Женщины! Рабы! Боги! Козлы! Гермафродиты! Слушайте! Все слушайте! Сейчас будет объявлено имя той сирены, что победила в нашем конкурсе и отныне будет называться Богиней острова Борисфен. А затем — что будет затем?
    — Х-х-х-е-е-е-а-а-а!!!— выдохнула агора.
    — Именно! Затем произойдёт то, чего мы с нетерпением ждали целый год! Да?
    Площадь отозвалась пронзительным свистом.
    — После двенадцатого удара гонга, — продолжал Зевс, — все мы отправимся на мыс Афродиты, где под эгидой Эроса примем участие в жертвоприношении Трём Великим Кормилицам — землевластной Кибеле, плодородной Деметре и охотнице Артемиде. Мужья! Готов ли каждой из нас отдать самое дорогое — наше духовное начало, наше зерно, наше семя? Пожертвовать им ради Богатого Урожая?
    — Ей-уйэ-хей-эво! — взревела разноголосая толпа.
    — Жёны! А ну-ка покажите то, что вы захватили для тех засранцев, которые не владеют своими никчемными приапами и по несдержанности или по блудному умыслу вместо того, чтобы одухотворить Землю, вздумают одухотворить кого-то из вас?!
    — Йа-йа-йа-йа-йа!.. — завизжали женщины и выбросили вверх руки. И в каждой руке был кинжал.
    — Эй вы, похотливые концы! Видите? Все видите эти кинжалы? Если у кого-то из женщин возникнет хоть малейшее подозрение, что кто-то из вас, никчемных пoрносов, нарушил правила, это будет ваша последняя ночь!
    — Знаем, знаем... — загудели мужчины.
    — И только тому доблестному эллину, который, трижды отжертвовав, пойдёт в бой четвёртый раз, позволено отдать свой плодородный дух женщине. Но прежде её об этом предупредить! И если женщина согласится принять дар Афродите — да благословит её Пенорождённая. А если нет — как говорят наши соседи, "шерше себе другой ля фам". Ясно?
    — Ё-ей-хей! — сие прозвучало веселее.
    — А сейчас, — крикнул Зевс, — имя победительницы! Имя той, кто достойна называться Богиней Любви!
    Мастор, как и весь зал, вскочил на ноги и вытянул шею.
    — Богиней Любви нашего острова, самой прелестной, самой желанной и самой дорогой жрицей Борисфениды стала... — Зевс-Аристоним выдержал паузу, — стала Нимфа Спокойного Неба!
    Под овации публики девушка в небесно-голубом хитоне сделала шаг вперёд и поклонилась аудитории. Теперь Мастор смог лучше рассмотреть её лицо — даже загримированное, оно сохранило свои черты, черты Филомины. И глаза! Да! Девушка задержала на Масторе взгляд! Пронзительный, страстный, даже какой-то безумный, от которого у сына Берта под хитоном поползли мурашки...
    — И-мя! И-мя! И-мя! — заскандировала публика отчаянно хлопая и стуча ногами о землю.
    Зевс поднял руку и на площади воцарилась тишина.
    — Имя Богини Любви — Викария Ольвийская!
    — Эвоэ! Эвоэ! Эвоэ! — троекратно взревела толпа беспорядочно свистя, гогоча и топая ногами.
    Победительнице принесли гидрию с водой — она умыла своё лицо...
    Это была не Филомина! Девушка очень похожая, но всё же не она. Судя по всему, Веги в этот день на острове не было.
    Публика неистово заорала:
    — Ор-ги-я! Ор-ги-я! Ор-ги-я!
    Грянули литавры, рабы потушили факела. Теперь площадь освещала лишь оранжевая Селена — величавая, ясная.
    Прозвучал гонг — второй раз, третий... и каждый удар сопровождался криками: "Эна!", "Виа!", "Триа!", "Кватра!...". И после двенадцатого удара
— "Виадека-а-а-а!" — толпа бросилась на мыс Афродиты, бросилась туда, где сегодня было позволено всё. Или почти всё. Ни один муж в эту ночь не мог приказать своей жене остаться дома — раз в году в ночь средины лета на Празднике Трёх Богинь его жена была свободна, свободна выбрать себе другого мужа. Не того, о ком тайно мечтала — под Селеной лиц не разобрать, а того, кого ей пошлёт Афродита. Могла ли женщина отказаться от участия в священном ритуале? Конечно. Однако, если год вдруг выдался бы неурожайным, то винa за это упала бы именно на неё и на таких же, как и она, отступниц. Боги обидчивы и наказывают тех, кто не приносит им жертвы.
    И силуэты безымянных тел сошлись в порыве Вольного Эроса, предназначенного окропить Мужским Духом Землю, сделав её Плодородной. Любой муж мог объять любую жену, взять её так, как он того пожелает, или как того пожелает она, однако он не мог отдать ей своё семя, иначе — преступишь черту — и примешь смерть от кинжала. Лишь на этом условии мужья согласились признать за своими жёнами право участвовать в оргическом празднике Урожая.
    Безграничное бесстыдство, пьянящее, страстное, мгновенно охватило ту часть острова, что называлась "мыс Афродиты".
    Первую жертву — Кибеле — Мастор отдал быстро: сгрёб в охапку какую-то грудастую особу, бросил её на землю и стремительно, без слов, без ласк, без поцелуев, похоже, немного неожиданно для самой особы, вонзил в неё свой фаллос. И после недолгих размашистых вольностей почувствовал волну горячей дрожи — на секунду замер — закричал: "Кибеле!" — и извлёк свой пульсирующий курос из её лона. Женщина поймала его, направила в землю и нежными, умелыми движениями продлила восторг Мастора. И заодно удостоверилась, что жертва принесена по правилам.
    О! Как стратег был ей благодарен!
    Опытная чужая жена вытерла хитоном то, что она держала в руках, и снова направила оружие Мастора в себя. Теперь можно было не спешить — воин сделал всё, чтобы услышать её пронзительный крик, возвещающий, что женщина получила то, за чем пришла на мыс Любви. Фаллос стратега оставался, как рукоять весла, твёрд, и все же от жертвы Деметре он пока воздержался — его ждали сотни других женщин — невидимых, безымянных, однако в безымянности своей ещё более привлекательных и желанных.
    Охладив пыл своей таинственной незнакомки долгим тёрпким поцелуем, воин отправился на охоту.
    Добыча была кругом — обнажённые силуэты бесстыдно лобызали друг другу грешные места, мерно раскачивались в любовных объятиях, переплетались в самых невообразимых комбинациях — попарно, по трое, вчетвером. Везде, куда ни глянь, были голые тела — распростёртые, извивающиеся, сидящие или блуждающие в поисках очередной жертвы. Всё это взвинчивало так, что ни у кого из участников действия не оставалось ни малейшего шанса избежать троекратного зова Эроса.
    Взгляд Мастора остановился на тихо поскуливающей женщине. С неё только что поднялся мужской силуэт, и было очевидно, что сейчас она нуждается не в мужчине, а в том, чтобы её какое-то время никто не трогал. Ха-а-а! Как раз это Мастора и раздразнило! Завело — и он дерзко вколотил в неё фаллос. Именно в неё, а не в ту, рядом, поманившую к себе Мастора... Как было прекрасно это "О-о-о-о-о-о!", вырвавшееся из уст даже не открывшей глаз жертвы! Впрочем, жертву она не напоминала — каждое, даже самое невинное движение сопровождали её сладострастные стоны...
    Но та, другая, похоже, обиделась — развернулась на спину и стала гладить себя по животу. Её пальцы спускались всё ниже... ниже... и вот — Мастору было хорошо видно — они коснулись муни... и завибрировали... запульсировали... закружились в танце одинокой лесбиянки. Нужно быть более чем мужчиной, чтобы, наблюдая всё это, не взорваться. Нет, нужно быть менее чем мужчиной. В том и заключалась месть обиженной женщины — она постаралась как можно больше возбудить своей игрой Мастора и не дать ему шанса получить долгое удовольствие.
    Воин остановился... застыл... замер... 
    Волна блаженства спала...
    А та всё продолжала свои одинокие игры.
    В мгновение ока Мастор выхватил свой фал из уже поднадоевшей ему гинайкос, вскочил, прыгнул на ту, другую... рывком раздвинул ей бёдра и вогнал свой идол чуть ниже кружащихся пальчиков.
    Да, именно этого ждала женщина — похоже, она здорово соскучилась по мужчине и по его могучей, живой плоти. Она ритмично завибрировала... быстрее... ещё быстрее... сжала пальцами соски... О-о-о-о! Каждое движение Мастора она сопровождала громким протяжным стоном.
    Вдруг она задышала — часто-часто — её мышцы напряглись — она застыла — судорожно выгнула тело — и закричала! Сдерживаться сил больше не было. Мастор разогнался... пошёл... пошёл.. быстрее... ещё быстрее... да! Да! Вперёд... вперёд... Так! Так! Так! Сейчас... сейчас! Да! Даааааааааааа!!!! "Демеееетре-е-е-е-е!!!!!" — заорал Мастор, выскочил из её лона и оросил своим Духом живот женщины.
    Боги-боги... Вы смилостивились над смертными и дали нам эту радость...
    Некоторое время Мастор обессилено лежал на "одинокой лесбиянке"... лениво гладил ей волосы, плечи, грудь... Затем собрался с силами, развернул её так, чтобы её живот коснулся земли, лёг ей на спину и ещё долго-долго шептал ей хорошие слова...
    Жертва была принесена по правилам.
    Третью жертву, это случилось на берегу Посейдония, воин принёс нескоро — лишь вволю отдохнув, выпив несчётно вина, искупавшись в тёплом ласковом море.
    Может быть, он и не стал бы в тот, третий раз. Если бы не правила. Если бы боги, тем более богини, не были такими капризными — не отдашь Артемиде, чего она ждёт, — отпугнёт птицу с острова.
    И Мастор, поймав какую-то нимфу, безучастно отдал дань Артемиде.
    Всё. Пора было возвращаться.
    Он поднялся и бесцельно побрёл вдоль мыса.
    Да, вечерняя прохлада уже давала о себе знать...
    "Вечерняя"? — сын Берта, умиротворённый, трижды обессиленный отошёл в сторонку и лёг в густую траву. "Утренняя, утренняя прохлада, Мастор".
    Вверху всё ещё ярко блестели звёзды, с мыса Афродиты раздавались звуки затухающей оргии.
    Он перевернулся на бок, закрыл глаза и, кажется, начал засыпать.
    И вдруг — ясно, физически почувствовал у себя на спине чей-то взгляд... Неприятный холодок скользнул между лопатками... коснулся шеи... вернулся назад.. и замер. Какая-то страшная сила сковала мускулы воина и не позволила ему мгновенно вскочить и повернуться лицом к опасности.
    Мастор чуть поднял голову.
    — Не шевелись!
    Это был голос женщины.
    И тут он почувствовал, как в его спину уткнулось остриё кинжала.
    — Чего ты хочешь? — спокойно произнёс воин.
    В ответ раздался сдавленный смех.
    — Ты хочешь меня убить?
    И снова тот же, кажется, знакомый смех.
    — Я хочу, сын Берта, чтобы ты на мне принёс свою жертву.
    Стратег резко повернулся и вскочил на ноги.
    Перед ним была Филомина. Она стояла на коленях. В полумаске, в длинном чёрном хитоне... И с кинжалом в правой руке.
    — Как ты меня нашла, Филомина?
    Она приглушенно засмеялась...
    — Эх, Мастор, Мастор... Всю ночь я была рядом с тобой...
    — Всю ночь?
    — ...но ты меня не замечал.
    — Но......
    — И днём я была рядом...
    — И днём?
    — ...но ты меня принимал за другую...
    — Филомина!..
    — ...а другую... а другую принимал за меня.
    — Я искал тебя... Филомина!...
    Лёгкая тень прошлась по лицу девушки. Она села в траву и воткнула в землю кинжал.
    — Не ту искал, Мастор, не ту...
   — Филомина, если ты всю ночь была возле меня, тогда знаешь, что я уже принёс три жертвы — Кибеле, Деметре и Артемиде.
   — Так принеси четвёртую — Афродите.
   — В таком случае Дух моего Эроса должен достаться тебе.
   — Я знаю правила. Поэтому пришла к тебе сейчас, а не тогда, когда ты ещё не был свободен от Долга. Сегодня Афродита разрешает мне принять твой дух.
   — Но четвёртый раз за ночь...
   — Ах, ты мой бедненький... — девушка беззвучно засмеялась, — не жрица ли перед тобой? Я дам тебе силу Зевса и безудержность Демона. Ты, кажется, хотел узнать в чём секрет Афродиты?
   — О да, богиня...
   — Что ж... пошли...
    Филомина поднялась и направилась в темноту.
    Она привела его к Храму. Ворота теменоса оказались незаперты, однако внутри никого не было.
    Жрица остановилась возле алтаря... затем повернулась к Мастору и загадочно посмотрела ему в глаза. В этом взгляде сочеталось несочетаемое — нежность и сила, покорность и настойчивость, огонь и лёд, доступность и превосходство. Это был взгляд королевы, королевы-женщины! Её взгляд излучал то, что делает любого мужчину безоружным, — Желание. Желание отдаться. Отдать себя. Всю. Без остатка.
    Филомина подошла к Мастору...
    Какое у неё горячее дыхание...
    Её лицо стало приближаться... губы... ближе.. ближе... и вот они коснулись губ Мастора. Он попытался обнять девушку... но она его остановила:
    — Не трогай меня... не трогай... пока я сама тебе не разрешу.
    Жрица отошла чуть назад... медленно сняла с себя хитон и расстелила его на алтаре. О, небо!... её тело... тело богини — распущенные волосы... окружность груди с точками сосков... линии бёдер с тёмным треугольником... И лишь полумаска продолжала скрывать от Мастора её лицо — таинственное и недоступное.
    Филомина положила свои руки на плечи Мастора... резко развела их в стороны — и хитон воина упал на землю.
    Теперь они оба были обнажены — лицом к лицу, едва касаясь друг друга.
    Безумно хотелось её обнять! Взять! Распять! Растоптать! Разорвать в клочья!
    Но правила устанавливала жрица.
    Ласки Афродиты можно было не начинать — или не продолжать? — воин уже был готов к бою. Он снова попытался обнять девушку, но та засмеялась уже знакомым приглушенным смехом, сбросила со своих плеч его руки и, напевая какой-то мотив, стала танцевать.
    Это был странный танец — плавные гипнотизирующие движения, такие манящие и отталкивающие, обещающие и смеющиеся. Это был танец бесстыдной шаманки. Это была игра молодого вина.
    Филомина наклонилась, сорвала несколько стебельков мяты, собрала их в пучок и положила их под лежащий на алтаре хитон. Затем жестом указала Мастору лечь так, чтобы его нетерпеливый асолу оказался там, куда она положила мяту.
    О, боги! Зачем так тянуть!?
    Но правила устанавливала жрица.
    Мастор лёг так, как ему было сказано.
    Филомина села к нему на спину.
    Её руки стали гладить шею, волосы, плечи воина... а её бёдра... Что они вытворяли, её бёдра! И с каждым движением асолу Мастора всё плотнее и плотнее прижимался к пучку мяты. Это было безумно приятно.
    С каждой минутой дыхание девушки становилось всё глубже... глубже... всё протяжнее... всё напряжённее... С каждой минутой руки Филомины всё сильнее и сильнее впивались в тело воина.
    До костей.
    До лёгких.
    До самого сердца.
    Боги, боги! Так не бывает! Хрупкие руки девушки ощупывали Мастора всего, везде, всюду. Они гладили его спину, живот, ноги. Они, казалось, трогали его даже изнутри, с изнанки, ласкали каждую клеточку, каждый нерв, каждый его волосок... Время от времени она замирала... и тогда особенно чувствовалось, что он неё исходят какие-то неземные флюиды... которые окрыляют, возносят, сближают... Как будто два тела стали одним. Ощущение близости с Филоминой стало каким-то нереально настоящим. Не физической близости. Глубже — запредельной, тантрической, небесной — первой близости Адама и Евы.
    Время остановилось.
    В какой-то момент Филомина жестом велела Мастору перевернуться. Её бёдра теперь оказались у него на груди... а магический треугольник в локте от глаз воина.
    Волна возбуждения стала окутывать тело...
    Нет-нет, не сейчас...
    Мастор закрыл глаза.
    Девушка всё чувствовала. Она дала ему время успокоиться.., спустилась ниже... ещё ниже... о-о-о-о!... замерла... отдвинулось ещё ниже... к бёдрам... коленям...
    О-о-о-о-о-о!!! Да-а-а-а-а!
    Её губы...
    Богиня...
    Волна наслаждения накатилась с новой силой... но Мастор снова не позволил страсти вырваться наружу.
    Он легонько похлопал Филомину по плечу... она догадалась... остановилась... и снова дала ему время успокоиться.
    И тогда, когда воин этого действительно захотел, она... о, да! — нежно направила фаллос Мастора в себя. Не глубоко... чуть-чуть...
    Как это было приятно! Её привратник был настолько влажен, что Мастор почти не почувствовал к нему прикосновения. Но он знал — он уже в Филомине. Глубже... ещё глубже... О да! Да! Да! Девушка чуть сжала бёдра, и Мастор почувствовал, как сжалось её тело... как она затаилась... застыла... и вдруг — закричала. Её лоно запульсировало... О-о-о-о! Мастор впервые почувствовал оргазм женщины! Нет, он всегда знал тот момент, когда женщина начинала вдруг кричать и быстро-быстро вращать бёдрами. Но сейчас Филомина была неподвижна, и он чувствовал её оргазм всем собою, физически, чувствовал так, будто сам на время стал женщиной, будто это был его собственный оргазм, его собственный пик наслаждения! Это было до невозможности приятно!
    Филомина замерла... затем медленно... очень медленно... снова стала опускаться и подниматься... Вверх — вниз... Верх — вниз... Быстрее — медленнее... То чуть касаясь — то глубже... И вдруг бешено закружилась!
    И ещё не один раз теменос оглашсил её пронзительный крик.
    Но вот Филомина поднырнула под Мастора, и уже не она, а он главенствовал над торжеством двух тел, двух душ, двух желаний — двух соединённых в одно вожделений. И вот в который раз девушка затаилась... сжалась в комок... и Мастор скорее не услышал, а уловил её шёпот: "Сейчас... прошу тебя... сейчас..." — и он отпустил рассудок, взлетел, рассыпался, превратился в пыль, закричал, канул в бездну и впервые так ощутил божественное начало в своём смертном теле.
   
    Они лежали обнявшись, и между их телами, казалось, не было кожи — одно жаркое, вздрагивающее, пахнущее пoтом и мятой тело.
    Жрица приглушенно засмеялась...
    — Мастор...
    — Что, Филомина?
    — Мастор... сын Берта... — она засмеялась снова, — не правда ли...
    Филомина замолчала.
    — Не правда ли — что?
    — Не правда ли... лучше быть плохим стрелком, чем хорошей мишенью?
    — Гм-м-м-м... Что ты имеешь в виду?
    — Ты ещё не понял? Посмотри вверх.
    Стратег поднял голову — его взгляд уткнулся в портик храма. И в надпись... еле различимую в предрассветной серости
:

    Чти Зевса — не боле Демона, но Эрос — паче Смерти.

    Мастор дёрнулся....
    Но было поздно — над его головой уже мелькнула правая рука Филомины.
    Звериный крик воина раздался над жертвенным алтарём — гетера вонзила в его спину кинжал.
    Последнее, что он услышал перед тем, как потерять сознание: "Да пребудет в Элизии душа твоя, о подданный государства Аида!" — и приглушенный смех своего убийцы.

 

6. Да пребудет душа твоя...

    Они лежали обнявшись, и между их телами, казалось, не было кожи — одно жаркое, вздрагивающее, пахнущее пoтом и мятой тело.
    Генри открыл глаза. Вокруг была разбросана одежда — брюки, рубашка, джинсы, жёлтая футболка, чёрные трусики...
   Жёлтая футболка?
    Оксана погладила журналиста по спине и уложила его голову к себе на грудь.
   — Генри...
   — Что?
   — Генри... — она приглушенно засмеялась, — не вставай... полежи ещё... Генри... что это было?
   — Что — это?
   — Почему мне... так.... хорошо?
   — Почему тебе так хорошо? Ну... наверное... потому что... не знаю...
   — Гена, а тебе хорошо?
    Журналист крепко обнял девушку и поцеловал её в губы.
   — Ну да, не то слово... Кстати, ты точно уверена что не забеременеешь?
   — Уверена... Генри, я где-то летала. Что это?
   — Ну, наверное... ты кончила. Так ведь?
   — Наверное... А что такое — кончила?
    Генри поднял голову:
   — Ты что, с Луны свалилась?
   — С Венеры...
   — А ты, разве, никогда раньше не... не летала?
   — Так... никогда.
   — А как?
   — Не скажу... Так, как сейчас... в первый раз...
    Девушка открыла глаза.
    Генри приподнялся, пошарил рукой в сумке и вытащил оттуда сигареты.
    Какое-то время они лежали молча... курили...
   — Оксана... можно задать тебе один вопрос?
   — Конечно...
   — А у тебя... много было мужчин?
   — Много...
   — Сколько?
   — Ты — четвёртый.
   — Ну да, так я тебе и поверил. И кто был первым?
   — Родриго...
   — Он что, испанец?
   — Бразилец, мой партнёр... Я его сама об этом попросила.... Представляешь, как он вытаращил глаза? Затем был..... один француз... Ну и Лёша. Всё.
   — А твой министр иностранных дел?
   — Замминистра... Ну да....
   — Значит я, всё же пятый?
   — Ну, значит, пятый.
   — А тот "очень влиятельный человек", что тебя в солистки устроил? Помнишь, ты рассказывала?
   — Не твоё дело...
   — Извини, не буду. Только скажи, они все что, ни разу тебя не... ну... не доводили до приятного? Ты понимаешь что я имею в виду...
   — До приятного доводили... а так, как сейчас — нет... Честно. Я ведь только год... женщина...
   — Да?
   — Да, это правда...
   — Ну год так год. Оксана...
   — А?
   — Ответь мне...
   — Угу...
   — Там, на острове...
   — Что... на острове?
   — Зачем... ты меня убила?
   — Я-я-я-я???
    Девушка вскочила и уставилась в Генри широким немигающим взглядом.
   — Я тебя УБИЛА??? Что ты несёшь!!?
   — Да, на празднике. Ты помнишь, что там между нами произошло?
   — Не-ет... Я, кажется, ни на каком празднике не была... и вообще... нигде... не была...
   — Так. Давай по порядку. Ты помнишь, что было утром?
   — Да. Ты меня сюда привёз.... соловей.... какая-то гадость... безвкусная...
   — Ну? А потом?
   — Потом... потом запрыгали солнечные зайчики, какие-то кружочки — фиолетовые, жёлтые, серые... Затем... как-то всё отрывочно... как галлюцинация — цифры... жёлтые, зелёные... Флоренция, Санта Мария дель Фьёре, Папа Римский, Бежар... Он стоял посреди сцены и играл на арфе... Затем выпускной вечер в школе... двенадцатый трамвай... на Константиновской... памятник Пушкину на четвёртом этаже... Танька-одноклассница... я в лодке с папой и мамой... я упала в воду... и... и всё исчезло.
   — Это всё, что ты помнишь?
   — Нет, не всё. Долго было темно... очень долго... а затем... затем стало так приятно-приятно, там, внизу... Потом всё это разлилось по телу... Потом... потом я почувствовала тебя... внутри... снова куда-то провалилась... но всё равно было безумно приятно... Я почувствовала, что ты меня обнимаешь... я тебя тоже обняла... Это я помню. А что, разве было ещё что-то?
   — Хм-м-м... Похоже, тебе не удалось выпрыгнуть за барьер... Жаль... Я думал, корень тебе поможет... Да... жаль...
   — Гена, а ты там был? На празднике?
   — Да.
   — У тебя получилось?
   — Получилось.
   — Ну и что, я там стала королевой?
   — Ты имеешь в виду Афродитой?
   — Ну да.
   — Как тебе сказать... В общем нет. В конкурсе победила другая, Викария Ольвийская, очень похожая на тебя девушка, но всё же не ты. А с тобой мы встретились под утро — ты сама меня нашла и так же, как своему Рональдо, в лоб предложила заняться любовью.
   — Родриго.
   — Ну, Родриго. Наверное, это твой стиль общения с мужчинами — предлагать себя прямо и ясно.
   — Не хами.
   — Извини, не буду.
   — Ну? И что потом?
   — Потом? Потом ты меня привела к храму Афродиты, уложила на жертвенный алтарь, прямо на этом алтаре... э-э-э... отдалась и... и всадила мне в спину кинжал.
   — Боже... За что?
   — Вот и мне бы хотелось знать, за что. Кстати, ты этого Родриго, случайно, не замочила?
   — Не-а. Слушай, Ген, а там, на острове, может быть, между нами что-то случилось? Раньше? Может, ты меня чем-то обидел?
   — Не знаю... Когда выхожу из погружения, я не знаю, что было раньше. В тот день — знаю. Раньше — нет.
   — Нет, так не годится, как же мы выясним за что я... тебя?
   — Похоже, никак. Прошлое нас пускает не всюду.
   — Жаль... Ну ладно. Что-то кушать хочется. Который час? Ого! Поехали домой.
   — Да-да, едем.
   — Едем едем едем... нет не едем... Геночка...
   — Что?
   — Иди сюда...
   — Оксана...
   — Иди...
   — Оксан...
   — Что, зайчик?
   — Я не могу в пятый раз...
   — Не в пятый, а во второй... иди-иди, не бойся...
   — Оксан...
   — Ах, ты мой бедненький...

                                                                                Next                                                 Page up 

 

 
Александр Стражный
Авторская литературная страничка

Home   Об авторе   Психотерапия   Краткий обзор изданного   Нетрадиционная медицина  
Игры в болезнь   Менталитет   Рассказы   Храм Афродиты   Притчи   Афоризмы  
 Бестолковый словарь   Сказки   Отзывы читателей Статьи   Интервью   Пресса   TV  
Песни   Видеофильмы   Фотоальбом   Памяти отца   Гостевая книга   E-mail    
Homepage for Europe