Home                   Александр Стражный  Авторская литературная страничка  

Памяти отца

Сергей Варфоломеевич Страшный
1924-1991

С.В.Страшный  Живопись ( Портреты   Очаков   о.Березань   Море   Цветы   Акварели )  Биография   Статьи   Проза   Поэзия   Признание и известность  

Проза 

Белая сирень

   Среди вихря ненависти и жестокости,
          среди всеобщего крушения и смерти,
 становится огромной потребностью человека
в чужой теплой руке, сжимающей его руку,
в преданной любви и дружбе.

 Ремарк.

            У них смолкло раньше.
            Мы еще продолжали короткими автоматными очередями бить по осколкам стекол уцелевших оконных проемов соседнего дома, но на наши выстрелы ответа не было. Замолчали и мы. Наступила такая тишина, что было слышно собственное дыхание и шорох пальца на ложе приклада; где-то рядом неестественно громко стукнул отвалившийся кусок кирпича, зашипел просыпавшийся щебень, и все вновь затихло.
            В предрассветной синеве, впереди, искореженными переплетами чернели окна особняка, вокруг которого был разбит парк с расходящимися в разные стороны бетонными аллеями. Сетчатая ограда парка местами была разворочена, отдельные ее секции валялись среди подпалин взрывных воронок, битого кирпича, стекол и штукатурки.
            Особняк молчал. И вдруг, где-то в отдаленности вновь послышался нарастающий рокот выстрелов. Трассирующие полосы сразу в нескольких местах зажгли небо.
            Солдат, который лежал рядом, задрал голову вверх и зацокал языком.
            – Католики, ети их душу…
            Я узнал Федора.
            – Ты что?  
            – Католики, говорю, в бога веруют, а уважения никакого, ишь, в небо палят.
            – Кто палит?
            – Да фрицы.
            Я в сомнении прислушался к возрастающему треску выстрелов и не мог понять, почему стрельба круговая, когда в тылу у нас немцев не было.
            – Нет, Федя, не то. Сзади и сбоку у нас немцев нет. Похоже, это наши из ППШ и карабинов бьют.
            Федор осмотрелся и навострил ухо.
            – А ведь верно.
            Он сполз с груды щебня и, как лохматый пес, отряхнулся всем телом. Пыль потянуло в пустой проем окна.
            Я продолжал прислушиваться и в то же время напряженно думал. Вспомнилась сияющая с затаённой мыслью физиономия комбата, который накануне боя необычно суетился и как-то слишком участливо назидал: "Ребятки, на рожон не лезь, поберегись, башку под пули не подставляй…".   
            А особняк молчал. Не мешало бы проверить.  
            – Федь, а ну-ка, двинь по среднему окну трофейную.
            Он оживился и снял с пояса гранату.
            – Это мы в один момент.
            Я успел заметить, что до особняка граната не долетела. После взрыва я дал длинную очередь из автомата по окнам. Ответа не последовало. Окна молчали. А в отдаленности выстрелы стали чаще, слышались отдельные глухие взрывы и прерывистые гудки автомашин.
            За парком в синеве неба посветлело. Наступал рассвет.
            Я поднялся и сел на груду камня.
            – А ну-ка, Федя, зови ребят.
            Он шмыгнул носом и полез в карман за куревом.
            – А чего их звать, они все тута. Степан! Жив?
            От другого проёма окна отделилась тень.
            – Жив, чего мне. Да мы все тут, товарищ старшой.
            – Слышите, а что за стрельба, соображаете?
            – Соображаем – это наши.
            На разговор по одному стали подходить солдаты. Подошел и Кузьмич. Молча сел, свернул самокрутку, задымил и кивнул в сторону выстрелов.
            Надо бы, товарищ старшой, разузнать что и как. Если разрешите, я схожу.

***

            Когда я толкнул дверь и вошел в комнату, то увидел стоящую у окна женщину, которая смотрела на меня вопросительным и недоумевающим взглядом. От страха её рот приоткрылся, черты лица окаменели и вся она, бледная, натянутая и застывшая, напоминала не человека, а статую, непонятно почему оказавшуюся в этой комнате. Внезапно глаза её расширились, лицо побледнело, рот искривился в испуге, она метнулась в угол комнаты, вжалась в стенку и закрыв лицо руками закричала:  
             – Нет, нет!..
            Она всё время повторяла это то диким криком, шаря по стене руками, то выдыхая его шепотом, вскидывая и прижимая к груди руки. Тело её сотрясалось от дрожи, волосы спутались, блузка расстегнулась, обнажив кружево сорочки.
            Я заметил, что белая блузка, стального цвета юбка и туфли на ней были форменные. Наверное, связистка, или же работница штаба, подумал я. Но это уже не имело никакого значения. Передо мной была просто смертельно напуганная женщина.
            Я опустил автомат и, подбирая немецкие слова, сказал как можно спокойнее:
            – Не бойтесь.
            Еще бы, "не бойтесь". Может она впервые видит живого русского солдата, да еще и готового влепить в неё очередь.
            Полагая, что вопросы избавят её от страха, я спросил кто она, как её зовут и почему она здесь, одна в этом пустом доме.
            Она не ответила. Лишь стояла, тяжело дыша и испуганно обшаривая глазами мои руки. Мне показалось, что после моих вопросов тень страха ещё больше набежала на её лицо. Наконец, она посмотрела мне в глаза. На её лице читалось непонимание и удивление. Её губы еле слышно произнесли фразу:
            – Русский… а говорит по-немецки.
            Я поставил автомат к стене и ответил:
            – Да, русский, но немного знаю немецкий.
            Она стояла молча с широко раскрытыми глазами, казалось, ничего не понимая, хотя я и говорил на её языке. Затем она сделала несколько шагов к столу, облокотилась о него, закрыла глаза и прошептала:
            – Это невозможно… Нет, это невозможно…
            Чтобы совсем её успокоить, я решил сказать ей то главное, о чем она ещё не могла знать, но что способно вызвать лишь радость у каждого измученного этой проклятой войной человека.  
            – Война окончена, ты понимаешь? Больше войны нет. Германия… фашистский Рейх капитулировал, и сегодня, по приказу командования, немецкие войска прекратили сопротивление. Гитлер погиб. Капитуляция подписана фельдмаршалом Кейтелем.
            Она вздрогнула, открыла глаза, прислушалась, затем порывисто взглянула мне в лицо.
            – Что? Что вы сказали? Нет, нет! Это невозможно, нет!
            Опять это "нет, нет!". Она повторяла это, но уже не от страха, а от какого-то отчаяния, несогласия и слабости. Слёзы душили её и она, склонив голову и закрыв лицо руками, тихо рыдала, повторяя и повторяя то же слово.
            Я подтвердил сказанное, но понял, что ей нужно выплакаться, чтобы побороть испуг, страх, бессилие, отчаянье и ощущение своей полной беззащитности. Сейчас ничто не может её успокоить лучше, чем слёзы. Пусть поплачет.
            Комната, в которую я вошел, была большая, почти квадратная, обставленная стильной полированной мебелью с низким круглым столом и тремя мягкими креслами вокруг него. У левой стены находился диван с низкой спинкой, справа – сервант с обилием фарфора и хрусталя, напротив, почти во всю стену, огромное окно с прозрачной, свисающей до самого пола занавесью, обрамленную гардинами абстрактного рисунка терракотового цвета, на дверях такие же портьеры, а в углах, по обе стороны от окна, на массивных подставках стояли большие фарфоровые вазы. У правой от окна стены стоял концертный рояль, напротив него высокие, как тумба, часы, в центре потолка, над столом, оригинальная, гармонирующая с обстановкой, люстра. Здесь было множество ценных картин, бронзовых статуэток, подсвечников. Обстановка богатая, везде образцовый порядок и безукоризненная, какая-то необыкновенная чистота. Ближе к выходу, справа и слева, через открытые двери виднелись ещё два помещения, судя по обстановке – спальня и кабинет. Вестибюль, кухню и туалет я проверил раньше, предварительно закрыв на английский замок входную дверь. Скорее всего, она это заметила.
            В квартире никого больше не было. Мы были одни. Она всё ещё плакала, всхлипывая и вздыхая, но плач её уже звучал тише и спокойней. 
            В комнате был полумрак. Лунный свет через широкое окно отражался на полированной поверхности стола, освещал стеклянную вазу, стоящую рядом с ней пепельницу и застывшую напротив меня женщину. Её серебристые волосы светящимся потоком падали на плечи и руки. Иногда за окном вспыхивала выпущенная в небо ракета и в комнате становилось светло, тени дрожали, перемещались и гасли. Тогда мне отчетливо было видно её бледное лицо, тоска и отчаянье в грустных глазах и какая-то пустота и обреченность. Наконец она подняла голову, встала и подошла к окну. Какое-то время она всматривалась в синеву неба, потом повернулась к окну спиной и стала медленно расстёгивать пуговицы на блузке.
            Передо мной стояла красивая девушка. Правильный овал лица обрамляли слегка волнистые светло-каштановые, завитками падающие на плечи, волосы. Прямой высокий лоб, большие, умные, сине-фиолетовые глаза, классическая форма носа и подбородка придавали её лицу строгость и выражали твёрдый характер. Её губы слегка вздрагивали, руки продолжали перебирать пуговицы блузки.
            – Что ж… – еле слышно произнесла она. – Победителю в первую очередь должна принадлежать женщина, таков закон войны. Было бы нелепо сопротивляться. Тебе или, там, на улице, другому – всё равно…
            Глупо было бы отрицать что мне, солдату, в тот момент были чужды мужские желания. Но не затем я сюда пришел чтобы насильничать и грабить.
            – Когда война окончена, капитулировать должна армия, а не женщины, – ответил я.
            Она насмешливо посмотрела в мою сторону.
            – Победитель проявляет великодушие? А, может, жалость?
            – Ни то, ни другое. Я устал, и кроме того, ты не в моём вкусе.
            – Шутишь?
            – Нисколько.
            Она подошла ко мне и села рядом на тахту.
            – Послушай, солдат, не ломай комедию, давай, я к этому готова.    
            Её дыхание касалось моей щеки, волосы щекотали лоб, от прикосновения её груди к плечу по телу пробежал знакомый ток близости женщины. Но в её порывистости не было желания. Весь её вид и поза как бы подчеркивали, что для неё я был чужим – русским, врагом, противником. Укоренившийся образ, который сложился в военной ситуации. Для неё я был не ариец, а варвар. Я это чувствовал. Так же, как и её отчаянье, вызванное безысходностью и обреченностью. Неизбежность подчиниться воле мужчины, во власти которого она сейчас находилась, для неё было вопросом решенным, и избавиться от этого тяжелого чувства ей представлялось только в скорейшей развязке того, что должно было бы произойти. Женщина исчезла. Передо мной была исковерканная жизнь с рухнувшими надеждами.
            Мне стало жаль этой молодости, подчиняющейся жестокости событий и обстоятельств. Стало грустно от сознания, что и моя молодость была растоптана в грязи окопов и военных дорог, и что к окончанию войны я невольно пришел к зрелости, перешагнув через неизведанную юность. Такое чувство взаимности заставило меня взять её руку и приложить к моей разгоряченной щеке.
            – Будь я проклят, если позволю себе тебя обидеть.
            Поцеловав её руку, я встал, сел в кресло, достал кисет с табаком и начал вертеть самокрутку. Краем глаза я заметил, что она внимательно смотрела на то, что я сворачивал в своих пальцах. Она взглянула мне в лицо и пододвинула стоявшую в центре стола пепельницу. Я поблагодарил её. Неожиданная в такой напряженной обстановке с её стороны, пусть даже механическая,  вежливость, заставила меня улыбнуться. Я смотрел на неё, улыбался и видел, как на её лице, сначала нерешительно, как-то виновато, а затем более откровенно и искренне стала появляться ответная улыбка, и, несмотря на ещё влажные глаза, лицо её, потеряв напряженность, осветилось каким-то внутренним светом.
            – Ну что, успокоилась?
            Она отрицательно покачала головой и стала опять серьезной.
            – Кажется, я тебя очень напугал.
            – Да, очень.
            Настороженно посмотрев мне в глаза, она спросила:
            – Значит, ты мне ничего плохого не сделаешь?
            – А что я могу тебе сделать? Не зверь же я, человек, такой же, как и ты.
            – Человек? Ну да, конечно. Но ты русский, а я немка, мы ведь враги.
            Я посмотрел на этого "врага" – воплощение молодости и красоты, которого не ненавидеть бы, а… Эх! 
            – Да, я русский, – ответил я, – а ты немка. Но мы не враги. Мы пришли сюда не по своей вине. И с женщинами мы не воюем. К тому же, война окончена – сегодня окончена. Ну какой ты мне враг? А то, что вам о нас говорили – это геббельское враньё. Не верь. У вас будет свободная от нацизма Германия и мы будем друзьями. 
            Она опустила глаза и отрицательно покачала головой.
            – Нет, такого не бывает.
            – Чего, не бывает?
            – Вы будете мстить. 
            Я понял, что переубедить её сейчас невозможно. Но мне хотелось хотя бы её успокоить. Сознание того, что сегодня свершилось – долгожданное победное завершение войны, наполняло меня радостью и желанием увидеть на её лице улыбку. Мне хотелось погладить её волосы, дружески пожать руку… Но я сидел спокойно, докуривал самокрутку.
            – Война закончилась, – нарушила молчание она. – Воевали мы, немцы, и вы, русские, погибло много наших и ваших людей. Но победили не мы, а вы.
            – Ну да, мы. И что?
            – Обидно…
            Я рассмеялся этой неожиданной откровенности и всё же решился дотронуться до её плеча.
            – Успокойся. Победила справедливость. Во всём виноваты фашисты и им держать ответ, а немецкий народ здесь ни при чем.
            Я внимательно посмотрел ей в глаза и спросил:
            – На тебе военная форма. Кто ты?
            Она побледнела и по её лицу, как мне показалось, вновь промелькнула тень страха.
            – Рядом, в соседнем доме был штаб. Я машинистка. Они спешили. Затолкали в машину документы, сами сели, а меня бросили. Свиньи. Для меня не нашлось места.
            Глаза её были грустными. Она смотрела мимо меня. По-видимому, она еще не отключилась от пережитого. Но потом вдруг посмотрела прямо мне в глаза и наконец-то улыбнулась:
            – Меня зовут Элли.
            – Элли? Вот и хорошо. Значит Елена, Лена, Леночка…
            – Леночка? Это по-русски?
            Мы стояли, смотрели друг на друга и улыбались. Я почувствовал, что для неё я стал другим.
            – Ну, вот что, Эля. Военная форма тебе ник чему. Советую переодеться. Есть во что?
            – Думаю, найду.
            Тихо встав, она пошла в спальню. Было слышно как она открыла комод, достала бельё и стала застилать кровать. 
            Я поднялся с дивана и подошёл к окну. Яркие звёзды рассыпались в глубокой темной дали. События дня не остыли во мне. Чувство дикой радости от свершившегося не давали мне покоя. День, которого мы так долго ждали, о котором мечтали каждый час, сегодняшний день, уже позади. Впереди жизнь. Губы шептали одно слово: жив… жив… 

14:36

                             Дневник отца

                 Отрывок из короткометражного фильма
              по рассказу Сергея Страшного "Белая сирень"

          Автор сценария: Александр Стражный,
          режиссер: Галина Черняк, оператор: Владистав Грабенко

          В ролях: Анастасия Медвечук, Юрий Пальченко
         Текст читает: Петр Миронов.
         Язык: русский
. (2011 г.)

       Телеканал "Культура" совместно со студией "Укртелефильм"
          и видеоцентром "Astralit Production"  
 
            


Из записной книжки


         
  Истинная доброта – это не добренький консерватизм. Она сурова, как Правда, а порой и жестока, как нож хирурга.      

            Если завёлся врач, куда бы он от вас не скрылся – найдите и уничтожьте, иначе всегда будет надоедать.

            Если кто думает, что врач и сапожник это одно и то же, пусть лечится у сапожника. А когда у него не станет денег – может обратиться к врачу. 

            Если вы встретили в жизни настоящего хорошего человека, если он вам стал другом и вы полюбили его – будьте смелым и решительным. Такого человека можно встретить раз в жизни. Если вы его потеряете, то проведёте всю жизнь в исканиях и разочарованиях, в тоске и в тяжёлых воспоминаниях о человеке, которому судьбой суждено было быть вашим попутчиком в жизни. Не теряйте этого человека, – будете всю жизнь жалеть о нём!

      Не все женщины одинаковы. Перед одними чувствуешь себя Богом и они покорны. Другие – богини, которым не можешь не подчиниться. Но есть и исключения, когда нет ни воли, ни покорности, а только общее желание быть счастливым. Дай Бог встретить их каждому.  

            Да, в работе, благодаря упорству, дьявольскому терпению и почти нечеловеческой воли и настойчивости я кое-чего добился. Радость от этого я испытал всего одно мгновение, когда в Саратове работу признали лучшей (речь идёт об исследовании "Лимфатические сосуды верхней конечности человека", которое на всесоюзном конкурсе научных монографий было удостоено I премии). Это мгновение было поистине великолепным. Но оно прошло и уже больше ничего – ни дифирамбы по моему адресу, ни лестные похвалы не могут вызвать его вновь. Всё стало таким обыденным, таким не нужным. Похвалы кажутся не искренними, внимание деланным, а интерес к моей работе не вызывает доверия. Мне стало грустно. Стоит ли этот шум хоть одной десятой самого обыкновенного, удачного, приносящего удовлетворение дня работы?

                                                                                                                                                                                             Продолжение >>>>>>>

С.В.Страшный  Живопись ( Портреты   Очаков   о.Березань   Море   Цветы   Акварели )  Биография   Статьи   Проза   Поэзия   Признание и известность  

 

 
Александр Стражный
Авторская литературная страничка

Home   Об авторе   Психотерапия   Краткий обзор изданного   Нетрадиционная медицина  
Игры в болезнь   Менталитет   Рассказы   Храм Афродиты   Притчи   Афоризмы  
 Бестолковый словарь   Сказки   Отзывы читателей Статьи   Интервью   Пресса   TV  
Песни   Видеофильмы   Фотоальбом   Памяти отца   Гостевая книга   E-mail    
Homepage for Europe